Глава 3. Текстуальная агрессия у субъектов литературы.

3.1. Индивидуальная агрессия. Автор.

Во многих ситуациях автор видит себя агрессором. В этом, бесспорно, ему помогает богатое воображение. Например, он запросто "совершает убийство" не вставая из-за письменного стола. Происходит это, конечно, не в жизни, а на бумаге, но все-таки кое-что об авторе рассказать может.

Индивидуальная агрессия в творчестве не исчерпывается тем, что творец от первого лица рассказывает о совершенных им жестокостях. Есть много других форм взаимопроникновения агрессивности писателя и его творчества. Итак, мы уже сказали, что:

 

Ø     в своих произведениях автор от собственного лица может осуществлять "виртуальную" агрессию;

 

Помимо этого он может:

 

Ø     переводить свой агрессивный потенциал на персонажа, открыто не отождествляя его с собой;

Ø     быть реальным агрессором и совершать насилие магическим образом (см. физический акт агрессии в литературной форме);

Ø    осуществлять агрессию в вербальном акте (см. вербальный акт агрессии в литературной форме)

Ø    восхвалять агрессивность других людей;

Ø    видеть себя жертвой агрессии;

 Жюль Верн говорил: "Все, что человек способен представить в воображении, другие сумеют претворить в жизнь". А что будет, если этим "другим" станет сам писатель. Но только не в реальном мире, а в своем - придуманном. Как, например, это делал американский писатель Чарльз Буковски. Известно, что в своих рассказах он изображал себя в облике «развратника и пьяницы»[57] - альтер-эго Генри Чинаски. Или просто в деструктивном образе. Например, в сборнике «Блюющая дама» Ч. Буковски пишет:

" Любитель цветов".

В Горах Валькирий

где бродят надменные павлины

я увидел цветок

размером со свою голову

а нагнувшись, чтобы

его понюхать

лишился мочки уха

кусочка носа

одного глаза

и половины пачки

сигарет.

на следующий день

я вернулся

чтоб выдрать проклятый цветок

но он показался мне таким

красивым

что вместо него

я придушил павлина".

 

   Гилберт Кийт Честертон в произведении "Тайна Фламбо" заметил как-то об одном враждебно настроенном поэте. Разговор как раз зашел о том, сможет ли этот поэт совершить убийство. На что герой Честертона ответил: " Он не станет это делать, хотя и призывает к насилию в своих стихах. Он потому и не станет, что пишет стихи и песни. Тому, кто может выразить себя в песне, незачем выражать себя в убийстве. Стихи для него - истинные события, они нужны ему, еще и еще". Это выражение формулирует не только суть индивидуальной агрессии, но и теорию сторонников катарсиса в искусстве. Последние считают, что творец, проецируя свою агрессивность в творчество, избавляет себя от необходимости вымешать ее по-настоящему.

  Вопрос о том, переносит ли автор свои негативные эмоции в произведения, тем самым избавляясь от них, весьма спорный. Несомненным, пожалуй, остается лишь одно. Любой человек проецирует в творчество свои личностные черты какие бы они ни были, в том числе и деструктивные. Не берусь оценивать писателей и поэтов, творчество которых наполнено "катарсическими" агрессивными сюжетами. Однако, стоит заметить, что ни у Ф.Достоевского или А.Толстого, ни у А.Пушкина Вы не найдете подробных «катарсических» сцен.

  Мотивы, по которым писатель примеривает на себя роль убийцы, различны. Иногда подобное сравнение связано с депрессивными переживаниями поэта и желанием винить себя в какой-то личной трагедии. Всем своим творчеством он как бы заявляет: "Я виновен, корите во всем меня". Иногда, это самоистязание доходит до того, что в творчестве он начинает сравнивать себя с убийцей, как с самой недостойным человеком:

 "Я - убийца:

 Я убила ночь.

 Эти лица…

 Все пойдите прочь.

 Эти нравы –

 Господи, прости.

 Мне направо,

 Нам не по пути.

 Я убийца,

 Я убила нас..."

 

  Бывает, что автор рассматривает свое произведение как несерьезное и сам не воспринимает себя в качестве агрессора, хотя формально подходит под это определение. На самом деле он всего лишь шутит:

 Убил сегодня комара я,

 И жалко стало комара,

 Убил его легко, играя,

 Да, жизнь – жестокая игра...

  Формы выражения агрессии в творчестве разнообразны. Кто-то может убивать в своих стихах, а кто-то насиловать. Вот, например, стихотворение "Исповедь насильника", где поэт признается, что взял девушку силой и страдает по этому поводу.

"....я погнался за табором
и тебя в день венчания
обесчестил невинную,
дочь барона цыганского,
и коса твоя длинная,
как тюрьма арестантская,
призывает к возмездию
за дела мои скотские,
и наточенным лезвием
в мысли черные, плотские..."

  Часто у автора есть причина убивать, делая это понарошку - в стихах или рассказах. У известного писателя А. Бирса тоже были свои причины. Вот, например, его новелла «Тайна долины Макарджера». Одинокая хижина…, где когда-то старик-шотландец убил свою жену… Знакомый сюжет для А. Бирса? «Жестокий и мрачный колорит [его] новелл, несомненно, связан в определенном отношении с трагическими событиями в биографии самого писателя. После разрыва с женой и сыном в его окрашенных "могильным" юмором новеллах появляются фигуры маньяков, с необычайной легкостью расправлявшихся со своими близкими: родителями, женами и прочими родственниками»[58].

  В предисловии к одному из сборников писатель открыто заявил: "Когда я писал эту книгу, мне пришлось тем или иным способом умертвить очень многих ее героев, но читатель заметит, что среди них нет людей, достойных того, чтобы оставить их в живых". А. Бирс как бы признается в совершенных убийствах, не отрицая своей причастности к происшедшему. Он действовал в каждом персонаже и сам от своего собственного "Я".

 

***

  Порой, не все литераторы открыто признают свою агрессивность. Они не пишут от первого лица, текстуально имитируя акт агрессии. Писатель не стремиться выразить и продемонстрировать свое "Я" в творчестве, открыто не отождествляя своего персонажа с собой. "Я" поэта не душит павлинов и не насилует женщин. Однако оно незримо присутствует во всех его произведениях. То, что автор открыто не отождествляет себя с одним из своих героев не означает, что он не проецирует свои садистские, враждебные черты на последнего. 

  Пример с американской писательницей Энн Райс. Ее перу принадлежит роман «Интервью с вампиром», вышедший на экраны в 1994 г. Главный герой, Лестат Лайонкур, - вампир. Э. Райс в одном из интервью рассказывала, что этот роман писала в тяжелой депрессии, вложив туда очень много личных переживаний. «Например, девочка-вампир - в действительности ее раноумерший ребенок, Лестат - то, кем она бы хотела быть…»[59]. Стоит заметить, что это не самый благородный образ искусителя и убийцы людей. Писательница явно идентифицировала себя с ним, хотя в самом романе Вы этого не найдете.

  Многим из нас известен американский психолог Б. Скиннер. Он создал «шигалевскую» модель человека будущего, разработал «технологию социального контроля, которая позволит, по его мнению, управлять человеком и психологически и нравственно... сформировать в каждом индивиде условные рефлексы " хорошего поведения ", спроектировать шаблоны переживаний, которые позволят добиться запрограммированных поступков...»[60]. « Не нужен запутанный психоанализ», - пишет Р. Мэй: « для того, чтобы заметить, что… здесь налицо сильная потребность во власти»[61]. Возможно, речь идет о скрытом садистском комплексе. В пример этого Р. Мэй приводит короткий отрывок из романа Скиннера «Уолден 2», где автор переносит свои садистские потребности на героя, внешне не ассоциируя с собой. Фаррис, герой романа приказывает голубям: « Работайте, черт бы вас побрал! Работайте как вам полагается». К сведению, опыты свои Б.Скиннер проводил именно на голубях.

  В Мичигане случилась другая история. Студент местного университета был арестован по обвинению федеральных властей в распространении «общественно опасных материалов за то, что послал в телеконференцию alt.sex.stories рассказ, в котором фигурировало  действительное имя одной из его сокурсниц. В его истории рассказывается о мучениях прикованной к креслу женщины, которую истязают раскаленным железом и подвергают содомическому надругательству»[62]. Не исключено, что в роли виртуального насильника мог выступить сам автор рассказа, хотя последний от этого отказывался.

  В вышеуказанных случаях, литература для автора - способ самовыражения в образе другого человека или придуманного образа своего "Я", недоступного в реальности.

  О магической агрессии мы говорили выше, а вот на вербальной, выраженной в литературной форме остановимся еще. 

***

  Более простые способы выражения агрессии, заключались в обычных сквернословиях. Здесь автор даже не имитирует агрессию по ходу текста, а просто ругается в адрес другого человека. Это тексты, в основе которых лежат негативные эмоциональные состояния (агрессия, ненависть, презрение, злоба и тд) и целью которых является причинение вреда. Ю.В. Щербинина в книге "Русский язык. Речевая агрессия и пути ее преодоления" перечисляет условия проявления речевой агрессии. По-сути, их можно перенести и на текстуальный ее вариант. Вот как это будет выглядеть. Условиями проявления агрессии в тексте можно назвать:

 

Ø     отрицательное коммуникативное намерение пишущего (например, унизить адресата выразить негативные чувства и эмоции);

Ø     несоответствие высказываний образу адресата (обидные намеки на адресата, оскорбления, непристойные сравнения, преувеличения, необоснованные унизительные обобщения, использование отрицательно-оценочных слов, недостаточность использования этикетных средств) 

Ø     ответные отрицательные эмоциональные реакции адресата (ответное оскорбление, гнев, раздражение, агрессия)

 

  640 год. Арабский халифат. Три придворных поэта аль-Ахталь, аль-Фараздак, Джарир соперничают друг с другом. При этом они не стесняются поливать друг друга отборной и искусно вплетенной в стихи бранью. Вот пишет Джарир:

 Беги, Фараздак - все равно нигде,

 приюта не найдешь,

 Из рода малик день назад ты тоже

 изгнан был за ложь.

 Твоим обманам нет конца,

 твоим порокам нет числа.

 Отец твой - грязный водоем,

 В котором жаль купать осла.

 («Вчера пришла ко мне Ламис….») 

  Художественные оскорбления можно найти не в столь древней литературе. У. Шекспир « Венецианский купец» (акт 3, сцена I):

  " Дай скорей сказать "аминь",

  чтобы дьявол не помешал моей молитве;

  Вон он сам идет во образе жида ".

 

  Поэт Юлиан Тувим писал злые сатиры на буржуазное общество, нередко очень оскорбительные:

  "Подъезжают «ройсы», «бьюики» 

  «Испаны», 

  Позументы, ленты, звезды 

  И султаны,

  Полномочные бульдоги

  И терьеры,

  И бурбоны, и меха,

  И камергеры…

  Адмиралы, обиралы,

  Принцы крови,

  Морды бычьи и коровьи…"

 

  Другая традиция искусно сквернословить появилась в Древней Греции. Эти стихи называли Ямбами. Слово «ямб» произошло от имени мифической Ямбы - дочери Бога лесов Пана и нимфы Эхо. Прославилась она тем, что сумела насмешить непристойными стихами богиню Деметру.

  Первым сочинителем ямбов был Архилох. По преданию, своими ямбами он довел до самоубийства невесту Необулу и ее отца. Стихи действительно могли быть оскорбительными:

  « Нежною кожею ты не цветешь уже:

  Вся она в морщинах….» 

Или:

  « От страсти трепыхаясь как ворона…» 

 

  Другой склонностью поэтов во все времена было восхваление агрессивности других людей. Подобные восхваления приобрели свою историческую и литературную форму. В африканской литературе есть традиционный жанр - «поэма-хвала». Особенно она распространена у южно-африканских племен цзюза, цвана, зулу, шона. Поэма обычно пишется в честь вождя или выдающегося человека. Привязка жанра происходит к конкретному человеку и его качествам. А, если восхваляемый агрессивен, то и произведение будет косвенно агрессивно. Это может быть выражено в оправдании его враждебных действий, придании им высшего значения и проч. Агрессии, тем самым, придается позитивный смысл.

  Очередной пример с Востока. Великий арабский поэт Аль-Мутанабби был придворным поэтом эмира Сайфа-ад-Даули, имя которого переводится как «меч державы». Достойным славословия поэт находил и такие качества правителя, как жестокость и беспощадность.

 

  Судьбу встречает лицом к лицу

  прославленный Меч Державы,

  Бесстрашно пронзает

  ей грудь клинком и рубит ее суставы…

  Нет у него посланий иных, 

  кроме клинков закаленных,

  И нет у него посланцев иных,

  кроме отрядов конных. 

***

  И последнее - это атрибуция жертвы. Автор волен видеть себя не только агрессором, но жертвой. Вспомним мысль Артюра Рембо о творческой жизни поэта: « Поэт превращает себя в ясновидца длительным, непомерным и обдуманным приведением в расстройство всех чувств. Он идет на любые формы любви, страдания, безумия. Он взыскует сам себя. Он изнуряет себя всеми ядами и всасывает их квинтэссенцию….»

  Здесь поэт не гонитель, но гонимый - он мнит себя жертвой. Например, стихотворение А.Рембо «Стыд», где по мысли исследователей его творчества, в том числе Буйан де Лакот, обыгрываются сцены ссор с матерью (есть т.з. что с Верленом), где поэт, несомненно, жертва. 

 

 Этого мозга пока

Скальпелем не искромсали,

Не ковырялась рука

В белом дымящем сале.

 

О, если б он сам себе

Палец отрезал и ухо

И полоснул по губе,

Вскрыл бы грудину и брюхо!

 

Если же сладу с ним нет,

Если на череп наткнется

Скальпель, и если хребет

Под обухом не согнется.

 

Ставший постылым зверек,

Сладкая, злая зверушка

Не убежит наутек,

А запродаст за полушку.

 

Будет смердеть как кот,

Где гоже и где не гоже.

Но пусть до тебя дойдет

Молитва о нем, о Боже!

Постылый зверек, как нетрудно догадаться, сам Рембо, гонимый из приютившего его дома.

 

 И в заключении скажем еще об одной книге. Ее автор Я. Могутин, место публикации г.Нью-Йорк, а называется она "Супермогутин: sверхчеловеческие superтексты". По одному оглавлению уже обо многом можно догадаться. Достаточно вчитаться в названия рассказов: "Раса Пидараса (гомофашизм); Производственный Порнороман (мой декамерон); Сентиментальная Блевотина; Триумф Боли (нескромное обаяние тоталитаризма); Термоядерный Мускул" и тд. На одном из интернет ресурсов был найден коллаж ярких фраз из представленной книги. Приведем несколько этих выражений. Вот, что Я. Могутин пишет о себе: "

 

Ø     Я люблю всегда убивать медленно,

Ø     Я cyблимирую cвoю aгрессию в творчестве,

Ø     Я опьянел от чувства бeзнaказанности вот такое я чудовищное говно и извращенец а святой Адольф с божественной свастикой на рукаве встречает меня с распростертыми объятиями.

Ø     Я представляю себя хуйвейбином русской культурной рeволюции.

Ø     Моя жизнь это высшая форма искусства.

Ø     Со мной опасно иметъ дело, я все всегда описываю.

Ø     Жизнь приходит и уходит... озадачивая одним и тем же проклятым вопросом: как бы еще изъебнуться? ну как бы как бы как бы?"

 

  Произведения его переполнены насилием и жесткостью. Видимо, таким способом Я. Могутин ответил на свой последний вопрос, который Вы только что могли прочитать. Этого писателя, как и многих других похожих на него, конечно, забудут. Культурные памятники "дымящемуся насилию" редко когда оставались в памяти человечества, тем более, с благодарностью к их творцам. Вместо "зверского" литературного эпатажа время сохраняет в людях память о творчестве, которое пыталось не осквернить человека в своих же глазах, а возвысить и научить его поверить в самого себя. Насилие в произведениях поэтов и писателей, безусловно, привлекательно и шумно, но интерес к нему не долог. И это, наверное, не так уж и плохо...

3.2 Корпоративная агрессия

  "Корпоративная агрессия", как уже упоминалось, происходит на уровне отдельных групп людей, когда тематика насилия используется

 

Ø     в религиозной, а позднее и иной литературе для повышения контроля и манипуляций над другими людьми и конкурирующими группами; ( напр. литература, которая утверждает изначально неравное положение людей разных социальных слоев или полов. На основе этого строится политика в отношение к тех, кто угнетается, как правило агрессивная и дискриминационная)

Ø     для возвышения, сакрализации и освящения насилия одних над другими.

 

  Что мы поминаем под корпорацией? Речь здесь идет о узком круге лиц, обозначаемом как ингруппа. Ингруппа - « избранная группа, в которой все члены имеют сильное чувство идентичности с группой, ощущение элитности …. и имеют тенденцию действовать таким образом, чтобы исключать других (аутгруппу)»[63]. Ингруппа может подавлять аутгруппу и манипулировать ею. Это и есть проявление корпоративной агрессии.

  В литературе мы нашли несколько примеров корпоративного насилия осуществляемого с помощью литературы. Первое, это утверждение изначального неравенства и подчиненности одной группы другой с целью манипулировать ею. А манипулирование, как известно, есть одна из форм проявления агрессии.

  Начнем с древности. В связи с разделением общества на классы возникла высшая и низшая мифология. Первая включала в себя предания о богах и героях, которых изображали предками высших сословий. Широкое распространение эта практика получила в Египте, Греции и Риме. Низшим мифотворчеством были представления о природе и живущей в ней духах. В высших мифах проводилась одна мысль - люди обязаны Богам, а значит и их потомкам.

  В аккадских поэмах «О все видавшем» и «Когда вверху…» повторяется один мотив. Люди обязаны трудиться во благо Богов: ведь до сотворения мира работать приходилось им.

  « Воистину я сотворю человеков.

  Пусть богам послужат, чтоб 

  те отдохнули…» («Энума Элиш»)

  Естественно, элита общества, пользуясь «правом родства» принимала все то, на что претендовали Боги.

  В других вариантах, доминированию одних групп над другими находилось теологическое объяснение. Так, «…русский фольклор воспринял апокрифический сюжет об Адаме, сотворенном из космических первоэлементов. В духовном стихе о «Голубиной книге» из частей тела Адама - первочеловека возникают все сословия: от головы - цари, от « мощей» - князья и бояре, от колена - крестьяне…»[64]. То, что крестьяне происходили от колена означало, что они должны подчиняться и служить высшим сословиям, ведь "ноги голове внимают".

  Нечто похожее можно прочитать в Манава Дхармашастре - «законах Ману». Божественный Ману, также творил из частей своего тела: « Для благосостояния миров он создал из своих уст, рук, бедер и ног брахмана, кшатрия, вайшия и шудру». Первым и высшим сословием было духовенство (брахманы), далее воины (кшатрии), а затем уже торговцы и рабы.

  Тем не менее, воины были могущественны. Они могли завладеть всей полнотой власти, отобрав ее у брахманов. Для того, чтобы этого не произошло, жрецы создали легенды, в которых говорилось о том, как кшатрии уже пытались бунтовать, и что из этого вышло. Известна легенда о Нахуше - древнеиндийском царе (цари относились к кшатриям). Однажды он ударил брахмана Агастью, после чего был проклят и сброшен на землю на десять тысяч лет в облике змея. Помимо этого существовал миф о Парашураме - шестом перерождении Вишну. Дословно Парашурама переводится как Рама с топором. «…его миссия на земле состояла в избавлении брахманов от тирании кшатриев»[65]. Он « трижды по семь раз отчищал землю от кшатриев, наполнив их кровью пять озер».( Мхб. 3 117, 9). После истребления всех кшатриев Парашурама передал землю во владение брахманам. На этих легендах воспитывались кшатрии, и уже с детства они находились под их влиянием, пресекавшим притязания царей на верховенство и державшим их в страхе подчинения перед жрецами. 

  Другие манипуляции связаны с созданием у людей страхов - фобий с целью поставить их под контроль. Многие религии и секты используют тему ада в целях более эффективного управления людьми.

  Ад, преисподняя, locus infernus, хель, пекло - все это разные названия одного места. Там вечное страдание и муки для неправедных. И только один шанс избежать этого - жить праведно. Как? Духовная элита всегда знала ответ. Образ ада лишь укреплял решимость людей подчиняться духовенству. Недаром в текстах была так важна детализация физических мучений, рассчитанная на «устрашение массового воображения». Человек испытывая страх и отвращение к будущей боли, старался вести себя подобающим образом.

  Наиболее эффективными с точки зрения манипуляции и формирования у людей религиозного страха следует признать произведения, создающие чувственно-детализированные картины адских мук: кипящие в котлах грешники, клеветники, подвешенные за язык, « женщины, вытравливающие плод…»[66]. Эти картины в изобилии можно встретить в « Апокалипсисе Петра» (нач. 2 в.), «Апокалипсисе Павла», «Апокалипсисе Анастасии» (11-12 вв.), «Видениях Тнугдала», у Данте и во многих других произведениях. Сходные сюжеты есть и в славянской литературе:

« И грешником место уготовано -

Прелютые муки, разноличныя….

А блудницы пойдут во вечный

огонь,

А татие пойдут в великий страх…

А чародеи отъидут в тяжкий

смрад,

И ясти их будут змеи лютыя;

Сребролюбцам место - неусыпный

червь….

А пьяницы в смолу горячую;…

И всякому будет по делом его»

 

  Более изощренно ад изображен в буддийском сказании о странствии царя Ними по преисподней. 

Узрел царь Ними адскую реку

Вайтарани, откуда нет спасенья,

Что щелочи полна, кипит, дымится

 и извергает гибельное пламя...

 Там с палицами, копьями, мечами

кромешники по берегам стояли.

Кололи, резали, секли, рубили

они попавших в адские пределы.

А грешники от муки нестерпимой

в Вайтарани искали облегченья,

Бросались вниз, в колючую осоку

 с торчащими кинжалами-шипами,

 И, напоровшись на шипы, висели

 тысячелетия. Потом срывались ниже.

 И падали, не в силах удержаться

 на лес железных кольев раскаленных.

 Века они пеклись на этих кольях,

 насаженные, словно дичь на вертел.

 Дымились колья, и тела дымились.

А ниже - новая и горше мука:

 Растут там листья лотосов железных;

 края у них отточены, как бритвы.

 На них сползали мученики с кольев,

 им острые края кромсали тело.

 Когда же в щелочь грешники ныряли,

 то дым валил от изъязвленной плоти.

Внизу река утыкана мечами.

 "Быть может, под водой немного легче?" -

Так думали они и вглубь ныряли,

 но там мечи им рассекали члены.

Не в силах грешники терпеть такие муки,

и стон в аду не умолкает.

  Формирование фобий (страхов) нередко происходит в сектах с целью угнетения психики адепта. Ему внушается чувство страха, которого можно избежать, оставаясь только членом культа. Используются всевозможные истории о конце света, катаклизмах в которых спасутся только приверженцы секты. Также активно применяется тема ада. В учении «Аум Сенрике» есть "Ад опухоли, больше которой быть не может", "Ад большой длительности", "Ад крика от горя и боли", "Ад непрерывного блуждания по Аду", "Ад раскалывания, как желтый Лотос", "Сверхдлительный Ад", "Ад рыданий" и т.д. « Такого рода адов в картине мироздания по Асахаре большое множество. По мнению экспертов, если человеку постоянно [внушать] подобные бредовые положения, то ему грозит психическое расстройство»[67].

  В «Раме» Фредерик Ленц « приказывал последователям читать романы Стивена Кинга, а затем использовал эти пугающие истории, чтобы заставить адептов бояться потерять защиту от злых духов - защиту в виде самого Ленца. Он также имел обыкновение рекомендовать книги Карлоса Кастанеды, повествующие о злонамеренных существах и демонах»[68].

  Совершенно ясно, что литература, нагнетающая потусторонние страхи, использует типичные приемы манипулирования сознанием людей.

  В отдельные разделы "корпоративной агрессии" правомерно выделить "литературу религиозных сект", и "литературу, утверждающую половое неравенство". Рассмотрим их по порядку.

3.2.1 Литература религиозных сект.

"... побочные продукты тела, а именно дети...

Человек, который... считает побочные продукты тела своими родственниками,

а землю, на которой родился, достойной поклонения,...

должен считаться подобным ослу"

 

( Прабхупада. "Бхагавад-Гита как она есть",

гл. 2, ком. к тексту 20, гл. 3, ком. к тексту 40)

 

  Секты – это в сущности те же корпорации. «Литература сект» представляет собой издания, книги, используемые в культовой практике деструктивных религиозных групп. Книги из человеческой кожи, написанные кровью и заключающие в себе мистическое откровение скорее не культовая литература, а признак того, что у Вас хорошее воображение. 

  На самом деле секты могут использовать вполне безобидную литературу, не имеющую отношения к психологическому насилию. Например, доктрина «центра Юнивер» заключается в параноидальном толковании «известных детских сказок…, таких как "Колобок", "Иван-царевич и серый волк"»[69]. Секта «Бажовцев» в качестве священных текстов использует сказки Павла Петровича Бажова - «Малахитовая шкатулка». Их  еще называют «Евангелием от Урала».

  Тем не менее не стоит забывать, что с помощью данных произведений, помимо прочих средств влияния, в сектах осуществляют «деструктивный контроль сознания». Стивен Хассен определил его как систему влияния, созданную для разрушения подлинной личности человека и замены ее новой личностью. С помощью «деструктивного контроля» поведение, мысли и эмоции человека находятся во власти лидеров культа. Разрушение человеческой личности, бесспорно, агрессия, в которой художественные произведения выступают как рабочий инструмент.

  «Культовая литература» имеет несколько уровней, считает Т. Сулейманов. «Законы первого уровня» - это Библия, Коран, Веды - исторически признанные памятники культуры. «Законы второго уровня» - это личные сочинения организаторов сект. Уставы, организационные документы относятся к третьему уровню и т.д. К этому можно добавить «рабочую литературу», посредством которой происходит повседневное внедрение культовых идей.

  Это внедрение получило название индоктринация, т.е. введение человека в секту, внушение ему культовых ценностей и установок. Для этого культ должен располагать учением, изложенным в идеологической литературе. Индоктринация представляет собой «двоякое» насилие. Во-первых, сама по себе она является психологической агрессией. Во-вторых, индоктринация может привести к пагубным последствиям, когда адепт действует согласно внушенному учению. « В настоящее время на судебно-психиатрической экспертизе в ГНЦ им. В.П. Сербского находятся несколько лиц, совершивших общественно опасные деяния, связанные с идеями, содержащимися в учениях деструктивных религиозных организаций, в их числе последовательница "Свидетелей Иеговы", убившая своего малолетнего ребенка. Этой секте так же принадлежат и два адепта, один из которых задушил трехлетнего сына, чтобы принести его в жертву, а другой убил своего приятеля и расчленил его труп за критику своих религиозных воззрений»[70]. 

  Внушение установок происходит в особой атмосфере психологического давления, ослабления критики со стороны адепта. Создать эту атмосферу призвана провокативная (рабочая) литература. Главная ее цель - снизить сопротивляемость сектанта внушению. Оговоримся, что идеологические произведения также могут выполнять «рабочие» функции.

  Вот несколько примеров рабочей литературы. Часть ее призвана фокусировать внимание человека на себе и не давать ему думать о чем-то другом. Есть такие стихи, которые называются мантры. На дню человек должен повторять их помногу раз. Мантра «Харе Кришна» твердится по количеству бусин в четках - 108 раз: "Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама, Рама, Харе, Харе". За целый день это должно быть сказано минимум 16 раз по 108, всего - 1728 раз. Мантры можно повторять месяцами, но и это не предел.

  В секте «Радастея» разучивают и читают стихотворения, построенные в определенной тональности:

 

«Сто распределяется

милостью падших

силы нашедших

для возврата в пенаты

Ангелы свободны

Состоялось!»

 

  Установлено, что длительное и многократное повторение каких-то слов и фраз влечет угнетение интеллектуальных функций и усиливает внушаемость.

  С помощью культовой литературы человеку внушают стереотипы мышления. « Слова - это инструменты, которыми мы пользуемся для выражения мыслей. « Специальные» же слова скорее ограничивают, чем расширяют понимание и могут даже вовсе блокировать мышление. Их функция - урезать сложные переживания до тривиального «птичьего языка». »[71].

  Идеологическая литература культов внедряет «специальные» словесные формулы. Это закрепощающая мышление лексика: она подчиняет мышление особым речевым стереотипам.

  У любой секты есть специальная терминология. Например, саентология перенасыщена « самодельными специальными наукообразными терминами и сокращениями (новояз)»[72].

  Терминология групп «Нью Эйдж» тоже оригинальна: "сотвори свою собственную действительность", "Высшая Сущность", "космическое сознание", "всемирная энергия", "чакры", "кундалини" и пр. Сколько сект, столько и примеров. Итак, нужные словесные клише формируют нужный образ мысли.

  В произведениях, призванных оказать на человека манипулятивное воздействие, встречаются и тексты специально посвященные лидеру секты. Они читаются в кругу и поодиночке, преследуя цель наделить лидера положительными (родительскими) чертами. Происходит это за счет регулярных его восхвалений. В секте «Порфирия Иванова» гимн в честь основателя поют практически все «ивановцы» внутреннего круга:

 

Люди Господу верили как Богу,

А Он Сам к нам на Землю пришел.

Смерть как таковую изгонит.

А жизнь во славу введет.

Где люди возьмутся на этом Бугре

Они громко скажут слово.

Это есть наше райское место,

Человеку слава бессмертна.

 

  К «рабочей» литературе можно отнести и ту, что создает у адепта положительные ожидания, которые он связывает со своим пребыванием в секте.

  Широко используется « созданная апологетами секты литература, постоянно оперирующая такими понятиями, как «всеобщее счастье», «верный путь к успеху», «светлое будущее» - людей нужно заманить в мир грез, где их поддержит и поведет «мудрый учитель» ».( В.Веденеев)

  Идеологическая и рабочая литература взрослыми людьми может изучаться самостоятельно. Однако наибольшего эффекта достигает метод коллективного чтения произведений. Детям литература преподается обычно в игровой форме. Вот выписка из примерного расписания "развлекательной программы" в "Церкви Христа": Для детей есть «... инсценировка религиозных сюжетов - выдуманных адептами или взятых из основных религиозных трудов ("святой" литературы)»[73].

  Ну, а что же литература некоторых религиозных групп говорит о насилии, какое отношение должно быть к нему у рядового последователя?

  Ценности насилия нередко подаются как органическая часть религиозного учения. Многие секты открыто проповедают проведение массовых самоубийств, разрушение православных храмов, сожжение-оскорбление крестов (икон). Литература может содержать призывы к различному агрессивному поведению: от насилия в семье до самоповреждений. Можно сказать о нескольких моментах религиозных учений, которые связаны с насилием:

Ø     агрессия по отношению к родственникам;

Ø     агрессия по отношению к женщине;

Ø     агрессия к самому себе;

Ø     убеждение в невиновности насилия.

 

  Лидеры некоторых особо деструктивных сект, добиваясь послушания, стремятся разорвать все социальные связи человека, оставшиеся за пределами культа. Может быть этим объясняется резко отрицательное отношение к родственникам в религиозных учениях. Так, в книге "Напутствие получающим Благословение" Мун восклицает: " Как насчет физических родителей? Кто они?.. Мы, в позиции небесных детей, должны поглощать других - земных детей и земных родителей, которые уподобляются сатанинским детям и сатанинским родителям: мы должны поглотить их как питательное вещество и ингредиенты удобрения»[74]. Ясно, это не относится к культу почитания своих родителей.

  В книге лидера «Богородичного центра» Береславского встречаем следующие наставления: « Земная мать - прообраз дьяволицы. Земной отец - прообраз сатаны»; «И каждый отец - сыноубийца, и каждая мать, распявшая господа, - жена дьявола»; «Во грехе родила меня и матерь моя... и сеется ею только смерть и тления... Отрекись, брат»; «Три ее божка - чрево, блуд и сын. Три мерзкие богини - грудь, гениталии и задница...»

  Поучают о семье и в «международном обществе сознания Кришны». В комментариях к духовной книге "Шримад Бхагаватам" находим любопытные высказывания. «Привязанность к семье до самого конца жизни - это самая последняя степень деградации человека»[75]. Или такое. « Как правило, люди привязаны к различным внешним обозначениям... связанным с семьей, обществом, страной... Пока человек привязан к этим обозначениям, он считается материально загрязненным»[76].

  Женщин в некоторых культах также не обходят вниманием. Агрессивное отношение к женщине поощряется в книгах все того же «Общества сознания Кришны». Недостойными они считают “... людей с низким интеллектом: женщин, шудр и падших представителей семей дважды рожденных»[77]. А вот, по-мнению, некоторых "кришнаитов" черты современного века:  « Признаки века Кали таковы: 1) вино, 2) женщины, 3) азартные игры и 4) скотобойни…»[78].

  В литературе "богородичного центра" можно встретить высказывания Береяславского и о женщинах. Он считает , что сатана « прогрыз в тонком теле Евы дыру между ног, осрамил ее и внедрился в ее плоть, создав там свой престол», сделал «гениталии центром личности Евы»; « Она [Ева] превращает мужа в сына и сына в мужа, постоянно погружая их в свою бездонную. разженную геенской похотью ненасытную утробу, сиречь в утробу дьяволицы, священнодействуя на генитальном престоле, воздвигнутом сатаной»[79].

   В ряде сект, где немалое внимание уделяется жерственности адептов, с помощью литературы им внушают мысль о полезности самоистязания во имя культа.

  На занятиях «Аум Сенрике» сектантов заставляют с завидной регулярностью повторять: « Человек непременно умрет. Человек обязательно умрет". «Асахаровская «Система обучения 13» вторит этому: "Человек умрет. Человек непременно умрет. Человек непременно умрет. Смерть неизбежна...", текст, слово в слово, повторяется буквально через страницу, независимо от предыдущего. Подобного рода занятия являются одним из путей подготовки человека к принятию необходимости пожертвовать жизнью во имя целей "АУМ Сенрике"»[80].

  В «Богородичном центре» известна практика, когда новички, следуя предписаниям духовной книги «Родовой поток» твердят: «У меня нет своего ума, совести, тела, воли»; «И надо решиться убить себя - это именно та жертва, к которой призывает Господь» и т.д.

  Литературу могут использовать в формировании убеждений о «невиновности» насилия. В секте кришнаитов людям внушается следующее:

  « Насилие, совершаемое в соответствии с принципами религии, намного выше так называемого «ненасилия» »[81].

  « Кто не руководствуется ложным эго, и чей разум свободен, тот, даже убивая людей в этом мире, не убивает, и поступки его не имеют для него последствий"[82].

  « Любой человек, действующий в сознании Кришны... даже убивая, не совершает убийства»[83].

Встречаются даже положения о допустимости и возможности убийства родственников во имя Кришны[84]. Образ истинного кришнаита таков: « Его мало волнуют случайные происшествия, такие как авария, болезнь, нужда и даже смерть любимого родственника»[85].

  Ну, а всего лучше " пожертвовать всем ради того, чтобы постигнуть Кришну и служить Ему, как сделал Арджуна. Арджуна не хотел убивать членов своей семьи, но когда он понял, что они были препятствием на пути к осознанию Кришны, он последовал Его указаниям... и сразил их"[86].

3.2.2 Гендерная агрессия в литературе.

Под «гендерной агрессией» мы будем понимать «половую дискриминацию одного пола другим». «Право» на эту дискриминацию закрепляет мифология и религиозные тексты.

"Гендерная агрессия" - это утверждение неравного положения женщины перед мужчиной, в том смысле, что к ней можно применять насилие, обвиняя в различных ее в религиозных грехах и тд. Истинность этого утверждения доказывается и посредством литературы.

  Психолог Д. Арчер в одной из работ упоминает о фольклоре, формирующем у мужчин чувство собственности на жену и детей. Исследования показывают: собственнические тенденции занимают не последнее место в мотивации мужчин, агрессивно ведущих себя с женами (Dobash and Dobash 1977/8). Поэтому не исключено, что литература, закрепляющая подчиненное положение женщины, влияет на агрессивность. Культурно-половая дискриминация, как правило, влечет за собой насилие - позволенное и законное. И, как знать, не будь Библии, может, мы никогда бы не узнали историю Отелло.

а. Нормативная дискриминация женщины.

  «Право» на этот вид дискриминации закреплено в социальных нормах, касающихся брака, отношений между мужчиной и женщиной, содержащихся в различной нормативной и общепризнанной религиозной литературе.

  Пример из христианской традиции. В ней отношения библейского бога с еврейским народом похожи на супружеские («народ» с древ.евр. женского рода»). Бог - муж, народ – жена, обязанная чтить мужа, подчиняться ему и главное … «…да не будет у тебя других богов….». Этот постулат супружеской верности и многое другое, воплощены в браке земном. Ведь именно на отношениях Бога и народа построен людской брак. Муж главенствует - жена покоряется. Недаром сказано Еве: « и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобой». Ну, а что если неверность? И бог и человек поступают в чем-то одинаково. Вспомним Содом и Гоморру - смерть настигла изменников веры. Любая попытка отхода от Бога рассматривалась как неверность. То же и на земле. Жена, изменившая мужу, достойна наказания. И как Бог карает отступников, так и праведный муж должен учинить расправу. В этом смысле ревность глубоко религиозное чувство. Оно есть следование божественным заветам и высшим замыслам. А агрессия из ревности и по сей день считается справедливой. Так женщина становится потенциальной, а часто и реальной жертвой дискриминации со стороны мужчины.

  Библейский пример не единственный. Низведение женщины до легального объекта агрессии присуще другим, в частности славянской, японской, аккадской, шумерской культурам.

  «Нормативная» литература Руси, например, содержала инструкции о том, как обращаться с женщиной. «Домострой» - свод юридических и бытовых норм закреплял весьма суровые правила обращения с женщиной:

 

  «Не бей по лицу, иначе с ней будет нельзя появляться на людях»;

 

  «Жену лучше учить плетью, потому что это больнее: так она лучше усвоит урок»

б. Дискриминация женщины в космогонической мифологии (мифах о происхождении различных явлений - гор, неба, луны и тд.)

  В аккадской, шумерской культурах переход к патриархату обозначился сменой мифологических образов и половой дискриминацией. Появилось сказания о Боге-мужчине, одолевающем  первородный хаос, воплотившийся в образе женщины. В аккадской литературе эти образы сохранились в космогонической поэме «Энума элиш». Там рассказано о борьбе между поколениями старших и младших Богов. Первых возглавляла праматерь Тиамат, во главе вторых стоял Мардук. Исход предрешен - Тиамат погибает:

 

  «…Булавой беспощадной рассек ей череп.

  Он разрезал ей вены, и поток ее крови

  Северный ветер погнал по местам потаенным,

  Смотрели отцы, ликовали в веселье.

  Дары заздравные ему послали.

  Усмирился Владыка, оглядел ее тело.

  Рассек ее тушу, хитроумное создал.

  Разрубил пополам ее, словно ракушку.

  Взял половину - покрыл ею небо»

 

  В шумерской мифологии версия перехода культуры с матрилинейных на патриархальные  позиции также интересна. Она рассказывает о боге Энлиле, насилующем богиню Нинлиль. У ацтеков боги Кецалькоатль и Тескатлипока разрывают на части богиню Тлатекутли, превращая ее части в реки, горы и деревья. Смерть от рук бога мужчины получает О-гэцу-химэ в японской мифологии.

  У многих народов встречается сюжетная линия о культурном герое, побеждающем змея, в образе которого воплощалось женское начало. В Анатолии индоевропейский хеттский бог поверг дракона Иллуянку. В Библии Иегова убивает Левиафана. Тиамат, сражённая Мардуком, тоже изображалась в виде дракона и семиголовой гидры.

  Еще один вариант мифологического женоненавистничества - это легенды о происхождении женщин. Особо акцентируется внимание на появлении женщины - « в последнюю очередь и [даже] самый способ ее сотворения - необычный и унизительный - из ребра ее господина и владыки, тогда как все низшие животные сотворены нормальным и приличным способом» (Д.Фразер).

  Мифы полинезийских островов гласят, что первый человек «вздумав обзавестись женщиной» вылепил ее из земли вложил в фигуру свое ребро. Женщина ожила и он назвал ее Иви (ребро). Лебедские татары в Сибири считают происхождение женщины проделками нечистого. Один раз, когда одинокий человек спал, дьявол коснулся его груди «тогда из ребра его выросла кость, упала на землю, разрослась в длину и превратилась в женщину» ( Д.Фразер).

  Некоторые мифы, созданные с целью снизить социальный статус женщины, обращены не к деталям ее происхождения, а к различным «бедам» человечества, виновницей которых она объявляется. Если Вам доведется побывать у горного племени Токулави в центральной части острова Целебес, спросите их, знают ли они, отчего умирают люди? Скорей всего Вам ответят, что смерть пришла «из-за женщины». А почему люди стареют? «Тоже из-за женской глупости».

  Давно-давно, когда еще не было Луны и не было смерти, люди не умирали. С неба свисали цепи и когда люди уставали жить, они взбирались по цепи на небо выше облаков и отдыхали там, рассказывают аборигены племени Манден. А смерть появилась после одного случая. Все дело в том, что тогда жил кузнец Фазого Ба Си и однажды он собрался отдохнуть на небо, потому что был расстроен тем, что вместо сына имеет дочерей. Как только отец собрался на небо, дочери сказали « Пойдем за отцом. И чтобы он никогда с нами не расставался и не мог уйти от нас, надо обрубить цепи». И как сказали, так и поступили. С тех пор люди начали умирать, они не смогли больше взибаться под облака. 

  Подобный сюжет обыгрывается в легендах племени Таманко живущих на реке Ориноко. Творец объявил людям: « Вы будете менять кожу !!!», что означало вечную жизнь, но какая-то глупая старуха воскликнула: « О, вот как!!!». Творец разозлился на старуху и в негодовании произнес: «Вы будете умирать». Так, смерть, получалось, исключительно была заслугой женщины. Подобные легенды встречаются у меланезийских племен островов Банкс и Новые Гебриды, у папуасских племен на Шортлендских островах, туземцев острова Адмиралейства и тд.

в. Эмоциональная дискриминация женщины.

  Эмоциональная дискриминация - это мужская агрессия, направленная на женщин, неприкрытая какими-либо мифологическими реминисценциями или идеологическими положениями; историческими ссылками и тд. 

  В «Памятниках старинной русской литературы» есть «притча о женской злобе», где мужчина рассказывает о женщине как об агрессивном создании. По форме, это поучение, сказанное отцом сыну. Оно проникнуто глубокой злобой к женщине, как существу порочному. Вот фрагмент об истреблении плода и детоубийстве, совершаемом женщиной. «Слыши, сыне мой, про ехидну. Такова суть, ибо своих чад ненавидит; аще хощет родити, подшится их съести, они же погрызают у нее утробу, и на древо от нее отходят и она от того умирает. Сей же уподобишася ехидне нынешние девицы многие: не бывают мужем жены, а во утробе имеют, а родити не хощет, и помышляет: егда отроча от чрева моего изыдет, и аз его своими руками удавлю…»

  Подобные рассказы и мифы служили оправданием того, что женщина в обращении собой нередко достойна насилия, поскольку сама «ехидна», неблагородное по происхождению, злое существо. Ничем иным, как коллективным сумасшествием подобное отношение к женщине назвать нельзя.

  Сравнительно недавний пример эмоциональной дискриминации. Генеральная прокуратура канадской провинции Онтарио выступила за запрет гастролей в Торонто американского исполнителя в стиле рэп Eminem. Прокуратура официально заявила, что слова его речитативов провоцирует насилие против женщин. Вот один из многих примеров творчества Eminem, поющего о женщинах: «Я придумал для вас пытку, трусливые, ядовитые, блевотные суки».

  Итак, можно предположить, что литература являлась отражением смены социальных эпох и, в свою очередь, способствовала их закреплению в исторической памяти. Дискриминация женского пола, происходившая на уровне священных текстов, мифов и тд. способствовала развитию у мужчин собственнических тенденций и связанному с последним агрессивному отношению к женщине.

  Итогом многовековой дискриминации женщины стала ничем не мотивированная эмоциональная агрессия к ним со стороны мужчин, далеко не всегда представленная, однако, на уровне сознания.

3.3 Агрессия на уровне общество в целом.

  В этой части главы мы будем говорить о "массовой агрессии".  В начале уже давалось определение этого феномена как ситуации, в которой множество людей "объединяются в акте... [текстуальной] агрессии против некоего общего врага" [87].

  Например, во вторую мировую войну большое количество советских авторов своим творчеством преследовало одну цель. С одной стороны, как можно ярче живописать те страдания, которые принес враг. С другой, сформировать к нему всеобщую ненависть - воздействовать, как мы уже писали, на особый инстинкт..."воодушевления", "воодушевляющего боевого порыва"[88] народа в борьбе против врага.

  Массовая литературная агрессия, безусловно, являлась лишь отражением более глубоких процессов происходящих в обществе. Но, порой, нужны были и те люди, которые оформили бы общественные чаяния и нужды в одной песне или стихотворении. Д Гранин в своих рассказах вспоминал о таком творчестве: "...А Эренбург писал в 1942 году, в августе, когда немцы шли на Сталинград, наступали на Северном Кавказе. Я помню, как нужны нам были статьи Эренбурга, ненависть была нашим подспорьем, а иначе чем было еще выстоять. Мы не могли позволить себе роскошь разделить немцев на фашистов и просто мобилизованных солдат, шинели на них были одинаковые и автоматы. Это потом, в сорок четвертом, сорок пятом, стали подправлять, корректировать, разъяснять, и то мы не очень-то хотели вникать. А тогда было так. Были стихи Симонова "Убей его!" и стихи Суркова, статьи Толстого, Шолохова, Гроссмана, - никогда литература так не действовала на меня ни до, ни после. Самые великие произведения классиков не помогли мне так, как эти не бог весть какие стихи и очерки. Сейчас это могут еще подтвердить бывшие солдаты и солдатки, с годами это смогут объяснить лишь литературоведы". И действительно, вчитываясь в строки "Убей его" К. Симонова понимаешь всю силу литературы:

  “Если дорог тебе твой дом,

  Где ты русским выкормлен был,

  Под бревенчатым потолком,

Где ты в люльке качаясь плыл.

  Если мать тебе дорога,

Тебя выкормившая грудь,

  Где давно уже нет молока,

  Можно щекой прильнуть.....

Если вынести нету сил,

  Чтоб фашист, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косу на руку намотав,

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

и пропал в карпатских снегах...

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел, - так ее любил,

- Чтоб фашисты ее живьем взяли силой, зажав в углу,

  И распяли ее втроем, Обнаженную на полу...

Если ты фашисту с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что Родиной мы зовем,

-Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь,

И пока его не убил,

Помолчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови..."

 Для военного времени ничего другого не оставалось. "Поэзия работала", - вспоминают бывшие фронтовики. А вот газетная статья И.Эренбурга под названием "Убей!" 

 

  С другой стороны и у врага были свои понятия и представления о том, что он делает. « Едва ли имела место агрессивная война», - писал Э. Фромм, которую нельзя было бы представить, как войну оборонительную… Тенденция представлять любую войну в качестве оборонительной показывает следующее: …большинство людей… не позволяют склонить себя к убийству, если предварительно их не убедить, что они делают это для защиты своей жизни и свободы». Эту убеждение делает войну «справедливой», как бы вынужденной самозащитой. В «языке» обороняющихся процессы формирования образа врага проходят стихийно. В «языке» нападающих стран происходит семантическая субверсия, т.е. подрыв языка - представление агрессии и захвата как защиты, опеки и т.п. (Н. Крейтор).

  У немцев, до второй мировой войны, была литература, которая подпадает под определение "массовой агрессии". Во время 1-ой мировой войны немецких солдат вдохновляло стихотворение Лерша «Германия должна жить, хотя бы нам всем и пришлось умереть». Оно разбрасывалось на листовках среди солдат. 

  Отдельным феноменом враждебной, провокационной "массовой агрессии" выступает национал-фашистская литература Германии. Она рождалась буквально в огне сжигаемых нацистами книг. Сгорали произведения Э.Ремарка, Томаса и Генриха Маннов, Д.Лондона, Г.Уэллса, Э.Золя, Л.Толстого, М. Горького, Б. Брехта, А.Эйнштейна и других писателей и ученых. Эти «книжные казни» происходили с надеждой на то, как выразился Геббельс, что " дух германского народа выразит себя с новой силой. Эти костры не только освещают конец старой эпохи, они также озаряют и новую эпоху".

  Литература Третьего Рейха, пожалуй, единственная в мире, которая получила свое законодательное определение. Это связано тем, что законодатели многих стран считают ее общественно опасной. Например, в законопроекте правительства РФ "О запрещении нацистской символики и литературы" дается следующее определение. " Под нацистской литературой [понимаются] труды руководителей национал-социалистической рабочей партией Германии, фашистской партией Италии, а также иные публикации, обосновывающие национальное и расовое превосходство либо оправдывающие практику совершения военных и иных преступлений нацизма, осужденных Нюрнбергским международным военным трибуналом, а равно содержащие призывы к геноциду этнических групп либо насильственных действий в отношении отдельных их представителей, изданные типографским или иным способом, включая размещение на машиночитаемом носителе".

  В нацистской литературе можно обозначить несколько компонентов, которые косвенно провоцировали и повышали уровень агрессивности немецкой нации. Это:

 

·      милитаристский компонент;

·      расовый компонент;

·      жертвенный компонент;

·      агрессия по отношению к чужакам в результате создания воображаемого конфликта.

 

  Милитаристкий компонент отражен в 2-х из 4-х жанров германской литературы, которые специальной инструкцией установило министерство пропаганды Третьего Рейха. Это "Фронтовая проза" (Fronterlebnis) - призванная воспевать фронтовое братство и романтизм военного времени и "Партийная литература" - произведения, отражающие нацистский вельтаншаунг (мировоззрение)[89]. Лучше всего дух подобной литературы сформулировал сам А.Гитлер на встрече с итальянским поэтом Маринетти. Он сказал: «Нам нужен жестокий, решительный дух, твёрдый, как эшафот, дух, который создаёт свои миры и для которого искусство остается всегда окончательным моральным решением, вызовом, брошенным чистой материи, природе, хаосу, регрессу, безформенности… В эру изнеженных, расслабленных инстинктов Вы создали искусство, которое воспевает огонь сражений и агрессию героя».

  Ганс Гюнтер в статье " Литература германского фашизма и национализма" милитарискую направленность фашистского "искусства" рассматривает в разрезе "наступательного" национализма. "Национализм, отвечающий современной стадии монополистического капитализма", - пишет Г.Гюнтер- " с его таможенными войнами и стремлением к автаркии, - идейный стержень экспансионистских тенденций империализма, его вооружений и прочих видов подготовки войны, - разумеется самая основная и характерная черта фашистской идеологии. Проповедь национализма - основная задача фашистской литературы. Это - "национальное", "истинно-немецкое" творчество". Попросту говоря, фашистские писатели способствовали идеологической подготовке войны. Например, Ганс Иост, перу которого принадлежат " бесчисленное множество романов и драм - всегда на один и тот же сюжет: одиночка восстает против несправедливости и жертвует собою во имя идеи нации...."[90]. Г.Гримм в книге "Народ без места" ("Volk ohne Raum") " воспевает и мотивирует в художественной форме экспансионистские тенденции новогерманского империализма". Книга вышла полумиллионным тиражом. С 1933 г. она стала обязательным элементом школьной программы. Основная мысль книги заключается в том, что великая германская нация должна "очиститься" от национальных примесей, освободится из своего «дьявольского окружения», отвоевав новые территории. Иначе Германию ждут голод и вымирание. После выхода этой книги Геббельс назвал Г.Гримма «литературным пророком».

  У Г.Гримма есть также романы жанра "фронтовой прозы". Например, его книга "Поход капитана фон-Экерта" которая по форме напоминает воспевание  "обесславленного немецкого солдата, без которого наше историческое наследие было бы давно проиграно и пущено, на ветер". "Героическая эра солдата", "час солдата" - основные лейтмотивы подобных романов. Доблести немецких солдат посвящена трехтомная эпопея Двингера. В заключительном томе «Мы зовем Германию» происходит неприкрытое прославление нацизма. У Гюнтера в довоенном сборнике стихов «Песни о судьбе» в стихе «Полководец» герой завещает после смерти натянуть его кожу на барабан, чтобы и тогда звать солдат в атаку.

  Вся подобная литература - подготовка перед Мировой войной. Гейнц в книге "Нация идет в наступление" называет этот период "анархическим подготовительным этапом"; "зримый подвиг оружия" не был еще обусловлен "невидимой мощью идеи"...Беймельбург в романах о войне - "Взвод Боземюллер" и "Солдат 1917" утверждает.... что лучше, когда люди умирают в борьбе лицом к лицу, а не от разрыва гранаты. Другой пример Франц Шаувекер. Для него война - закон-природы , "провидение", больше того - "переживание" и "рок". В жестокости войны - ее "величие" [91]. Ганс Иост в книгах «Бессмертная мать»,1933 г. «Зов империи», 1940 г. затрагивает эти же темы.

  Широкую известность в нацистской Германии приобрел Эвальд Банзе. Он написал книгу "Пространство и люди в мировой войне" в которой осуждал все формы интернационализма как «самоограничение и вырождение генофонда». Много писал и о войне, считая ее основой развития духовной и материальной жизни нации. «Война получает подпитку из духовной и экономической мощи страны, а деятельность вождей претворяет её в жизнь в форме боевых действий. Война предоставляет куда лучшие возможности для управления государством, чем можно было бы ожидать » — писал Э.Банзе. "Сила оружия влечет сама по себе", утверждал писатель. Пацифиста Банзе описывал следующим образом «Его тусклый, невыразительный взгляд отражает рабскую покорность… Для такого буржуа или обывателя воин представляется заклятым врагом. Он дорожит честью и славой меньше, чем своей ничтожной жизнью». Основной его идеей было территориальное расширение Германии.

  Г. Егер (H. Jaeger). в статье "Творчество германских фашистов" пишет о милитаристской литературе. " По преимуществу это - или сухие военные отчеты, или расписные картины военных сражений, в которых прославляются "окопный дух" и "добрые" качества, формирующиеся благодаря войне. Сюда присоединяются надежды на возрождающуюся Германию и настоящее сопоставляется с военным временем, когда рабочие еще не были под влиянием красных, но, прониквшись идеей народного единства, следовали за своими офицерами на поле битвы. В этом стиле выдержаны все эти произведения. Напр., Шаувеккора "Выступление нации", Юнгера "В стальной 6уре" и особенно бессодержательная книга члена "Стального шлема" - Зельдте "М. У. К. 4.". "Великая война людей и гранат" немецкого писателя Гартунга – это еще одно произведение, прославляющее бойню. «Автор, - показывая этим, что он ничему не научился, - с гордостью констатирует, что прошлое поколение не доросло до напряжения такой войны, и взывает к духу Лангемарка, где немецкое юношество десятками тысяч истекало кровью благодаря замечательному руководству.... Того же пошиба и Гейнц, который радуется, что его мальчишеские мечты стали действительностью, и с удовольствием рассказывает , как кому-то рассекли череп саблей, как брызнула кровь и как он был потом подобно тюку скручен веревками. В изображениях избиений и убийств Соломон и Гейнц доходят до предела"[92].

  Милитаристский компонент встречается во многих стихах. "Апологетика мистического садизма дана в стихотворениях Рудольфа Биндинга. Идея его «поэзии»: жертвы фашизма должны гордиться тем, что они избиваются и уничтожаются во имя возрождения германской расы. Подобными «героическими» и мистическими стихотворениями пестрит вся национал-социалистическая печать"[93]. А вот творчество нашего бывшего соотечественника Арсения Несмелова, эмигрировавшего в Германию. В своих стихах он воспевает фашистскую идеологию.

 

Тщательно жатву обмолотив,

Партией создан стальной актив,

И, что б ни сделали вы со мной,

Кадры стоят за моей спиной!

 

***

Установку я предпочитаю

На сопротивленье и борьбу.

Встал в ряды. На боевом я месте.

Чувствую соратника плечом.[94]

  Издание Die Welt am Abend" о вышеперечисленных книгах пишет: «они являются документами позора того государства, которое уже в самый час своего рождения выдало себя своим злейшим и жесточайшим врагам и что нельзя без отвращения читать эти книги, в которых каждая страница полна кровью, грубости, зверства и посредственности, - книги, где политический противник превращается в стрелковую мишень, а убийство становится ремеслом».

  Сами же немцы дух войны и кровавой бойни объясняют как "возвращение к глубинным истокам истинной романтики". Например, отрывок из книги Эрнста Юнгера "Авантюрное Сердце" ("Das abenteuerliche Herz") : "Наша надежда - на тех молодых людей, которые страдают от лихорадки, пожираемые зеленым гноем отвращения, на те молодые души, которые, будучи истинными господами, болезненно тащатся сквозь строй свиных корыт. Наша надежда на их восстание против царства "правильных мальчиков", на их восстание, которое потребует великого разрушения мира форм, которое потребует взрывчатки, чтобы очистить жизненное пространство во имя новой иерархии".

  Расовый компонент германской литературы не менее распространен, чем национал-шовинистский. Это так называемая " этнологическая (расовая) проза" (Rassenkunde) - возвеличивание нордической расы, ее традиций и вклада в мировую цивилизацию, биологическое превосходство арийцев над остальными "неполноценными" народами"[95]. Этнологическая проза особое внимание заостряла на неполноценных народах и доказательстве их никчемности. Расовые теории занимают значительное место в фашистской художественной литературе.

  В романе Генриха Герна, "Мойра", пароходу, находящемуся в открытом море, грозит гибель. Германцы "чистой расы" ведут себя мужественно, благородно и самоотверженно, - а все не-германцы эгоистично, трусливо, тщеславно и гнусно. Фридрих Гризе повествует в своей "Хронике", как "где-то на востоке" целая деревня вместе со старым славянским родом гибнут от утомления крови… под бичом расового вырождения", по приговору судьбы, "вынесенному на основании изначального закона крови". Гергард Менцель в своей пьесе "Дальний Восток" объясняет последние события в Китае идейным (!!) столкновением между духом (!!) желтой и духом белой расы (!)». (Г.Гюнтер)

  В свет вышли книги «Расология немецкого народа» «Расология Европы», «Нордическая идея среди немцев», «Аристократия и раса», «Раса и стиль», «Немецкие головы нордической расы». «Расовая история эллинского и римского народов». Было доказано, со слов ученых-расоведов, что "греческая и римская культура создана была северными народами" (Конопат). Иисус, оказывается, тоже был германец. " Великие китайские философы - тоже. Или, как выразился Гитлер: "Там на восточном туловище сидела северная голова"[96]. В издательствах СС выходят более серьезные издания: " Расовая гигиена и демографическая политика в национал-социалистической Германии". Начался активный выпуск журналов «Расовой физиологии», «Обновление Германии», «Рассе» и тд. 

  В 1920 г. была опубликована книга профессоров Карла Биндинга и Альфреда Хохе "Разрешение на уничтожение жизни, недостойной жизни". Авторы утверждали что "идиоты не имеют права на существование, их убийство - это праведный и полезный акт".

  Жертвенный компонент -это отдельная тема немецкой литературы. Пропагандистам необходимо было не только убедить немецкий народ в его расовом превосходстве, но и приготовить отдать жизнь за руководство Рейха. Для этого был создан целый пласт литературы прославлявшей подвиг жертвования собой ради идей фашизма. В детях со школьной скамьи закладывается "верность, готовность к жертве... сила воли, решимость и радостное сознание ответственности". (Гитлер. "Моя борьба".) Немецкий писатель Шпанн в своих произведениях пишет: "Таким образом, жертвуя собою на войне, люди жертвуют жизнью государству, не как средству жизни, но как носителю самой жизни. Жизнь приносится в жертву себе самой (!). Кровь павших воинов - огневое лекарство для круговращения соков государственного организма" (!!). "Соответственно этой "теории" в романах Юнгера, Шаувекера и др. воспеваются геройская смерть за капитал и "радость жертвы" за государство"[97].Поэт и писатель Рудольф Биндинг писал книги, проникнутые жертвенностью. Наиболее известные повести «Кавалерийский устав для возлюбленных», «С войны», «Прожитая жизнь», 1928г.

  Фашистская пропаганда вдалбливала в головы немцев: "Никто не имеет права задаваться вопросом: прав ли фюрер и верно ли то, что он говорит? Ибо то, что говорит фюрер, всегда верно"[98]. Образ Гитлера сакрализуется. Он делается тем человеком, которого можно слушать во всем и ради которого можно пожертвовать жизнью. В книге М.Гуса " Безумие свастики" описан подобный "религиозный жертвенный момент" встречи фюрера с народом. " Хайль! Хайль! Десять тысяч правых рук подняты кверху. Слезы на глазах женщин, хриплые голоса мужчин... Царит напряженность. Возбужденность политического собрания, но напряженность людей, ожидающих свадьбы или похорон. Хайль! Хайль! Появляется Гитлер. Мимо помоста, на котором он стоит, в течение часа проходят тысячи молодых людей, с поднятой вверх правой рукой. Глаза каждого... устремлены на Гитлера. Глаза, полные решимости умереть за идеал". Известно, что обожествление А.Гитлера проходило повсеместно. В религиозных рождественских песнях имя Христа заменялось Гитлером... Руководитель "Гитлерюгенда", позже гаулейтер Австрии Ширах, создавал ... стихи, в которых сравнивал Гитлера с Богом"[99]. В газетах нередко встречаются стихи следующего содержания:

 

Когда мы, немцы, распеваем свои песни под широким небосводом,
Наш призыв звучит и под звездным небом чужих земель.
Слава тебе, Гитлер — спаситель Германии, немецкая путеводная звезда,
Веди нас сквозь бури, пока снова не возродится наша Империя!

 

***

Хвала Вождю!

 

Мы часто слушали звук твоего гласа

И тихо слушали, скрестив на груди руки

Как слово каждое входило в наши души.

Мы знаем все: тот день придёт,

Тот день, что будет без нужды.

 

Что это за год!

Что за закон, что будет сдерживать нас -

Лишь искренняя вера в то, что ты дал нам -

Через биения сердец, направил наши молодые жизни.

Мой Вождь, лишь ты один есть путь и цель!

 

 

***

Адольф Гитлер

 

В тебе соединилось два мужчины:

Один нам кажется суровым, хладнокровным,

Он достигает своих целей.

Другой чувствителен и добр,

Он забывает всё плохое.

Сочувствует он каждому из нас.

 

Потока два передают тебе их силу.

Ты сок, что хлещешь из корней,

Ты семя, что даёт рожденье им -

И новый дух встаёт из тела твоего,

Который сковывает всех нас в Нацию

И вечно в нас живёт!

 

***

Наш Вождь

 

Так много людей благословляют тебя,

Даже, если их благословение не слышно -

Так много людей не встречало тебя,

Ты всё ещё - их Спаситель.

 

Когда ты говоришь Германскому народу,

Слова идут чрез земли все

И проникают в множество сердец,

Сердец, в которых ты давно застыл.

 

Бывает, что твое видение уносит жизнь

Туда, где середина работы тяжёлой и столь же тяжёлой ответственности...

Так много людей всё же верно тебе

И ищут чист свет в твоём Духе.

 

  Все эти песни и стихи призваны были сделать немецкий народ покорным и идти в атаку по первому приказанию фюрера.

  И, наконец, последний компонент нацистской литературы - «агрессивное отношение к чужакам» в результате создания воображаемого конфликта. Данный компонент пропагандировался совершенно особым видом романов-утопий, распространенных в фашистской Германии. Современные исследователи Штрух и Шварц выдвинули и доказывали такое предположение: " чтобы индивиды проявили агрессию к "чужакам", необходимо наличие мотива". Наиболее важным из таких мотивов является воображаемый конфликт интересов, в результате которого индивиды, стоит им только осознать наличие подобного конфликта, начинают дегуманизировать членов другой группы.(A.Baron, R. Richardson). Для того, чтобы создать конфликт интересов, наделить советских людей демоническими чертами, и тем самым вызвать у немцев агрессивность, столь необходимую для назревающей войны, сочинялись романы-утопии. Роман анонимного автора "Революция 1933" описывает ужасы победы коммунистов в Германии, достигнутой естественно, не без помощи еврейски-американского капитала. Тотальное порабощение и разложение немецкой нации - вот печальный итог этой победы. "В романе Римкастена «Товарищ» коммунист рисуется зверообразным, чуждым Германии поляком, человеком «низшей расы» "[100]. У Г. Гюнтера можно найти несколько примеров. Вот, в частности, утопия Акселя Александра "Бой над Берлином". Действие разыгрывается в 1945 г. Советский союз готовит решительный толчок к началу мировой революции. Мощные авиаотряды реют над Германией. Вмешательство итальянских и английских воздушных сил в последнюю минуту спасает Берлин, и "красный враг" разбит наголову . Еще одно произведение - "Бравый гитлеренок Квек". Эта книга про славного парня, который по-ошибке сходится с комсомольцами, но затем с ужасом отворачивается от этих "преступников" и "гнусного человеческого отребья". Переходя же в ряды гитлеровской молодежи он встречает только чудесных ребят. «Тут можно стоять навытяжку и слушать команду - одно удовольствие. В награду за послушание он скоро выдвигается в вожаки... Но коммуна предательски убивает его».

  Помимо этого вышли "Война 1960" "Прежде всего", "Красный Наполеон" Флойд Гиббона. " В предисловии мы читаем: "В надежде, что это не случится". Далее нам рисуется такая картина будущего: Сталина убивают, Карахан становится самодержцем, Красным Наполеоном, который начинает войну против капиталистического мира, подчиняет Европу и нападает на Америку. Весь мир превращается в море крови, затем мировое владычество нового Наполеона падает, и он кончает в изгнании на Бермудских островах. Мир спасен и вздыхает свободно.... Перевернув копье, можно и здесь также агитировать, как в брошюрах и статьях, призывающих к крестовому походу против Советского союза с той разницей, что это можно делать много дипломатичнее и умнее. Конечная цель, т.е. подготовка крестового похода, который в известном смысле должен служить "защитой" - дабы не исполнилось пророчество Гиббона, - достигается."[101]

 

  Подобные тенденции, наметившиеся как в советском, так и в немецком творчестве, встречаются не только в период второй мировой войны. Освободительная (наступательная) литературанакома многим народам. Возьмем хотя бы латвийскую литературу. С приходом в страны Балтии рыцарских орденов в народной сказке Латвии стала все чаще и чаще проявляться тема сиротства. " Сирота - один из самых поэтических образов латышского фольклора, который можно рассматривать как символ порабощенного и обездоленного латышского народа. Если в сиротских песнях доминируют печаль и глубокий лиризм, то в сказках преобладает изображение тяжелых условий жизни, полной лишений, несправедливости и жестокости. Сиротка в латышских сказках - это, прежде всего усердная труженица; трудолюбие и скромность помогают ей преодолеть все преграды и вынести все испытания.

  Наиболее обширна центральная часть сказки - повествование о столкновении героя с его противниками. Желая подчеркнуть тяжесть и жестокость борьбы и значение подвига героя, сказитель все события описывает очень подробно. Непоколебимая вера народа в победу добра выражается в том, что герой сказки всегда выходит победителем из всех испытаний"[102].

  Литература знает и более ранние примеры. Известно творчество славянских народов, призывающее бороться с иноземными захватчиками. Подобные творения призывали мстить и убивать врага. Они полны историй о тяжком быте, лишениях, принесенных неприятелем на родную землю, о творящихся бедах и несправедливостях. В встречаются баллады, основанные на схожем идейно-тематическом сюжете - Монголо-татарском и турецком нашествиях. У русских - «Девушка взята в плен татарами», белорусов - «Татарский полон», поляков - « Проезжали турки», украинцев - « Полонянка», чехов - « За турка выдана», болгар - « Три рабыни», сербов - «Сестры-рабыни». Другая сюжетная линия исторических баллад повествует о встречах родных, разлученных татарами и турками. То же мы можем встретить в гайдуцких и збойницких песнях, «украинских думах» отражающих борьбу против османских и крымских турок. Во всех проводится одна линия - описываются страдания, принесенные захватчиками.

На Кралевой Голе Вдовчика схватили…

В комнате поймали, во дворе связали,

А ночной порою до Левоча гнали…

Матушка кричала: « Вернись мой сыночек!»

« Нет, я не вернуся, ведь на мне оковы.

Виселица, мастер - все уже готово…

  ***

Уже в Люптове звонят

Яношека схватить хотят,

Уже в Люптове отзвонили

Значит, Яношека схватили

 

  ***

  Плач невольников.

 

Как у моря черного

После битвы царской

Из громады казацкой

 

Много войска нагнано…

По два да по три вместе скованы,

По двое кандалов на ноги наложены,

Сырой сыромятниной руки назад связаны…

 

  ***

  Маруся Богуславка. 

 

На синем море,

На белом камне,

Там стояла темная темница

 

А в той темнице там страдало пятьсот казаков

Бедных невольников.

Уже они тридцать три года там пребывали,

Солнца праведного и света белого

Никогда не видали…

  Естественным ответом на эту поэзию было примерно следующее, «Если нас так жестоко и бесчеловечно уничтожают, мы будем сражаться». В фольклоре появляются призывы к «святому» насилию и просто ругательства в адрес врага. Так литература вносит свой вклад в агрессивность, столь необходимую для победы и поднятия боевого духа. 

 

  Стоян уходит в гайдуки.

 

Матери он не послушал,

И так Стоян ей ответил:

- Нет, иду мать, иду я

 

Пойдет со мной много юнаков,

Болгар освободим мы,

Болгар, мама, болгарок,

От тех ли проклятых турок:

 

Женщин много пленили,

Девушек потурчили….

 

  ***

  Прославился Индже-воевода.

… Индже ты, Индже-воевода,

Скорей Индже ты, поднимайся,

Иди ты к своей дружине,

Иди и веди против турок.

 

  ***

   Груица и Арапин. 

 

…. У двора ли Черного Арапа.

Эту б курву обманул б Груица,

Обманул бы, зарубил бы курву?»

 

  ***

  Казак Голота.

« Он ( Голота- авт.) к речке Витве подъезжал,

На колени припадал, семипядную пищаль

С плеча снимал,

Двумя пульками заряжал,

С татарином шутки шутил,

С обоих коней его сбил,

Слова ему говорил:

«…. А теперь татарин, ты шутки казацкой

не понимаешь,

Да сразу с коня упадаешь…

Теперь буду добро твое забирать…

 

  Массовая агрессия не всегда проявляет себя указанным выше способом. Не обязательно объединяться против общего врага для того, чтобы литература формировала образцы агрессивного или виктимного поведения. Это может сложиться само по себе без какого-либо внешнего влияния. Тогда массовая агрессия приобретает характер "культуры (субкультуры) агрессивности" и " культуры (субкультуры) виктимности".  Рассмотрим каждую отдельно.

3.3.2 Культура (субкультура) агрессивности.

  Культура агрессивности - это совокупность материальных и духовных ценностей, жизненных представлений, образцов поведения, норм, способов и приемов человеческой деятельности, связанных с проявлением насилия и отражающихся в жизни общества или какой-либо его группы. Иначе говоря, литература - это часть культуры насилия, которая может закреплять имеющиеся в обществе агрессивные установки людей, делать их традицией, воспевать и обучать уже новые поколения в духе этих традиций. Культура насилия находит свое выражение в следующих моментах:

 

Ø     она формирует идеальные образцы поведения, связанные с агрессией.

Ø     поэтизирует насилие на уровне всего общества или его группы;

Ø     представляет насилие как норму поведения, издавна принятую в обществе.

  Идеальные образцы поведения мы можем отметить у всех культур человечества. Не всегда они связаны с жесткостью или чем-то подобным. Во многих обществах идельным признавались покорность и смирение, миролюбие и умеренность. В других же, напротив, идеальным поведением считалось подчеркнуто агрессивное и воинственное. В ирландском эпосе, например, безраздельно властвует один мотив - стяжание воинских лавров более достойно, чем человеческая жизнь. Это и есть идеалы того времени. Жажда славы, добычи - вот смысл жизни воина. Во многих произведения того времени можно найти похожие строки:

 

Каждого смертного ждет кончина!

Пусть же, кто может, вживе заслужит

вечную славу!

Ибо для воина

лучшая плата - память достойная. (сага "Беовульф")

Или:

Так врукопашную,

Должно воителю идти, дабы славу

Стяжать всевечную, не заботясь о жизни! ( сага "Беовульф")

 

  Погоня за славой воина мотивировала человека, принадлежащего данному обществу выбирать деструктивную линию поведения. Чтобы достичь высокого общественного статуса, нужно было пройти отнюдь не гуманный путь воина: быть мстительным и жестоким. И культура учила этому.

  В Японии до сер. 12 в. литература не знала традиции воспевания войны. В 1185 г. к власти пришли военные правители - сегуны из клана Минамото. Популярность приобретает жанр военной эпопеи - гунки моногатари. Сначала их пели бродячие монахи (бива-хоси), потом записали. Гунки формируют новые идеалы общества: бесстрашие, доблесть и презрения к смерти. Не зря множество их сюжетов посвящено кровавым расправам и массовым харакири. Так эволюционный путь литературы оказался зависимым от социальных условий.

  К наиболее ранним примерам «агрессивной субкультуры» можно отнести поэтизацию насилия в рунических надписях на оружии. Они были призваны подчеркивать его общее назначение и «особенности». На клинки и щиты наносились строки, примерно следующего содержания - «Стремящийся к цели», «Яростный», «Проникающий» Надпись бронзовом фрагменте умбона из Иллерупа — aisgRh, в разных толкованиях означала: « Сиги владеет этим щитом»; «Одержи победу, щит»; «Я одерживаю победу»; «Оставайся невредимым от бури копий», «Отводящий град». «Справедливо высказывание Л.А. Новотны, указывавшего на то, что надписи на оружии — это прежде всего язык воинов и племенной знати, предназначенный для варварски возвышенной поэтической передачи ощущения борьбы, крови, ран, оружия, трупов, охоты и т.д.»[103].

  Многие литературные памятники могли представлять насилие как норму поведения. Например, обычай родовой кровной мести. В скандинавской поэме «Беовульф» эта традция « прославляется и считается обязательным долгом, а невозможность мести расценивается как величайшее несчастье»[104].  Вот что произносит главный герой перед битвой с чудовищем Гренделем:

  «мстя, как должно,

  подводной нечисти

  за гибель гаутов;

  так и над Гренделем

  свершить я надеюсь

  месть кровавую»

 

  В другом месте поэмы находим:

  «Мудрый! не стоит

  печалиться! - должно

  мстить за друзей»

Или:

  « За смерть предместника

  отмстил он, как должно…» 

  О мести говорится как о чем-то должном. И для древнего германца это были отнюдь не пустые слова.

  В Испанской литературе 17 в. появился интересный жанр - «драма чести». Это были  вариации на тему отмщения и восстановления поруганного достоинства - дань традиции агрессивности. В произведениях рефреном проводилась одна мысль - « честь должна быть восстановлена во что бы то ни стало». К тому, как это должно бы быть, предлагалось несколько сценариев: муж убивает жену, заподозренную в супружеской неверности даже если сам знает, что это неправда. Лопе де Вега создает крестьянские драмы чести. Самая знаменитая из них « Овечий источник». Она повествует о борьбе крестьян с несправедливым командором монашеского ордена Гомесом. Финал предсказуем. Голова командора нанизана на копье… торжествующие крестьяне и восстановленная честь.

  В драме П.Кальдерона «Саламейский алькальд» обыгрывается схожая ситуация. Крестьянин Педро казнил насильника, надругавшегося над дочерью, пренебрегая даже тем, что тот оказался капитаном королевских войск. Педро гордо произносит:

 

Имуществом моим, о, да

Клянусь, служу, но лишь не честью

Я королю отдам именье,

И жизнь мою отдам охотно,

Но честь - имущество души,

И над душой лишь Бог властитель.

 

  Данные произведения формируют «Культуру чести», изучаемую психологами. Аронсон, Уилсон, Эйкерт подчеркивают ее потенциальную агрессивность и утверждают, что в культуре чести « настоящее или воображаемое оскорбление часто приводит к кровопролитию»[105]. 

  Есть и другие примеры, когда агрессивная субкультура представляла насилие как норму поведения. Так, в Корее небезызвестны случаи массового потребления в пищу домашних животных. «Те из россиян, кто был в Северной Корее в 70 - 80 годах… рассказывают, что по осени, находиться в провинции было невозможно - там забивали на мясо собак. Забивали в самом прямом смысле этого слова - палками живых. Чтобы мясо было сочнее.… Местные жители воспринимали эти звуки как неизбежную музыку осени: листва шуршит, ручеек бежит, собака визжит…»[106].Подобное утилитарное отношение к животным нашло свое «достойное» место в корейской литературе. Брайен Маерс, долго ее изучавший, обратил внимание на то, что в корейских романах начала 20 века « часто повторяется один и тот же художественный прием: показывая героя в расстроенных чувствах, автор заставляет его бежать по улице и... пинать подвернувшуюся под ноги собаку. Если в западной литературе этот прием, безусловно, изобличил бы  жестокого негодяя, то в корейском романе это всего лишь свидетельство того, что герой юн и порывист»[107].

3.3.3 Культура (субкультура) виктимности.

  Разговор пойдет о части, разновидности культуры вообще или культурной, профессиональной общности людей, которые свое аутоагрессивное поведение делают главным объектом творчества и воспевания.

  Нанесение вреда самому себе становится центральной идеей такой культуры (субкультуры). Она вобрала в себя все, что связано с самоубийством, самоистязанием и причинением вреда самому себе. Как и агрессивную культуру, ее также можно условно представить в виде нескольких компонентов. Виктимная культура (субкультура) состоит из произведений, которые могут формировать:

 

Ø    прототип виктимного поведения автора (речь идет о суицидальном поведении или о сценарном суициде);

Ø    прототип виктимного поведения читателя ( суицид, самоповреждения);

Ø     описывать насилие без его оценки (напр. жестокий романс).

Писатели. Теория "сценарного суицида"

  Многие авторы касались темы самоубийства. Даже Я. Гашек в "Похождении бравого солдата Швейка". Оказывается у последнего была очень неустойчивая родня. "Отец его был алкоголиком и кончил жизнь самоубийством незадолго до его рождения, младшая сестра утопилась, старшая бросилась под поезд, брат бросился с вышеградского железнодорожного моста. Дедушка убил свою жену, облил себя керосином и сгорел; другая бабушка, шаталась с цыганами и отравилась в тюрьме спичками; двоюродный брат несколько раз судился за поджог и в Картоузах перерезал себе куском стекла сонную артерию; двоюродная сестра с отцовской стороны бросилась в Вене с шестого этажа". Но, как мы знаем, для жизнелюбивого Швейка все закончилось не так печально.

  Для многих писателей тема самоубийства, однако, не выглядела столь же ироничной, как для Я. Гашека. Более того, именно их творчество выступило прототипом собственного суицидального поведения. В данном случае под прототипом мы будем понимать "первоначальный образец, сценарий, прообраз кого-либо поведения в будущем".

  Многие писатели страдали суицидальным комплексом и это не могло не найти отражения в их творчестве. " Моя миссия - убивать себя повсеместно и беспрестанно", говорил канадский писатель Акен Юбер, который все-таки застрелился.

  Мисима Юкио, японский писатель, надел на себя маску жертвы, подробно описав свой суицид в рассказе под названием «Патриотизм». Там повествуется о событиях 1936 г - путче офицеров против японского правительства. «Рассказ о счастье смерти» ради политической идеи, как сам сказал Юкио, закончился самоубийством его главных героев. В 1970 г. после безуспешной попытки поднять военный мятеж М. Юкио совершает харакири по сценарию «Патриотизма». В предсмертной записке было сказано: "Жизнь человеческая ограничена, но я хотел бы жить вечно". Сценарий «Патриотизма» оказался прототипом суицидального поведения его автора.

  Приведем еще ряд примеров собранных в интересной книге Г. Чхартишвилли "Писатель и самоубийство". Французский поэт и прозаик Рене Кревель за 10 лет до самоубийство подробно описал его обстоятельства своей смерти в своем произведении: "Чайник на плите. Окно плотно закрыто. Включаю газ. Забываю зажечь спичку. Репутация спасена, и пора читать отходную..."

  Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский, Алексей Константинович, русский поэт. Совершил самоубийство, отравившись морфием. Незадолго до смерти опубликовал рассказ "Меланхолия", где описано точно такое же самоубийство.

  Другой русский поэт и сценарист Шпаликов Геннадий Федорович свой печальный конец предсказал в сценарии написанном задолго до смерти. Вот фрагмент этого текста. В нем описан разговор сокурсников, обсуждающих самоубийство студента по имени Геннадий Шпаликов.

 

"Возле доски объявлений - несколько человек. Они что-то жуют. Голоса - совсем спокойные.

- Как это его угораздило?

- Говорят, повесился.

- Повесился?

- Ага, в уборной.

- Некинематографично. Лучше бы с моста или под поезд. Представляешь, какие ракурсы?! (...)

Злотверов. Не понимаю, что он этим хотел сказать. Но вообще - это в его духе. Цветочки, ландыши... Сентимент. Достоевщина, в общем. Я бы лично в принципе так не поступил. Кривцов. Жаль. Шунько. Мне тоже.

Кривцов. Я не хочу, понимаете, повторяться. Мы об этом до четырех утра ругались в общежитии. Дежурная, понимаете, дважды приходила. Я знаю одно: сам я пока не вешался и ничего определенного сказать не могу.

Бекаревич. Кому как, а мне это нравится. Не будем вульгарны, как говорил Шиллер. Я бы сам давно сделал что-нибудь похожее - времени не хватает..."

  В конце концов Г.Шпаликов повесился на самом деле. Случилось это через несколько десятков лет. Впрочем, промежуток между написанием сценария самоубийства и самим актом мог быть намного короче. У японской поэтессы Кавасаки Сумико он составил всего несколько дней. Сначала она изложила мысли о самоубийстве на бумаге, в диалоге нескольких людей, якобы узнавших о смерти К. Сумико.

 

"А. сказал:

- В ней был какой-то душевный изъян. Все было очень просто: стояла на,перроне, услышала шум подъезжающего поезда и вдруг брякнуло в голову: "А не умереть ли?"

В.буркнул:

- Бедняжка. Это она из-за меня. Я на ней жениться не захотел... Жаль, конечно, что умерла. Но с такой разве можно связываться? Она что угодно выкинуть может. Еще самого прикончила бы.

С. рассмеялся:

- Да бросьте, никакое это не самоубийство. Просто несчастный случай. Она жадная была. Уронила что-то на рельсы и хотела достать, пока поезд не раздавил. Спрыгнуть спрыгнула, а вылезти не успела.

D. (грустно):

- Какая разница - самоубийство, несчастный случай. Человека-то больше нет.

Е.:

- Попала в передрягу и не сумела из нее выбраться. Такое с каждым может случиться.

Прошла неделя. Об умершей уже никто не говорил. О ее маленькой жизни все забыли".

 

Через несколько дней поэтесса и в самом деле бросилась под поезд.

  Поэт Виктор Гофман в одном из предсмертных писем написал: "Надо попытаться ухитриться застрелиться". Вскоре именно так и получилось.

  Канадская поэтесса Гвендолин Макьюэн в стихотворении "Выбор" ищет свое самоубийство.

"Итак, у нас на выбор есть несколько смертей.

Смерть первая подобна броску катапульты.

Прочь из живота, из пещеры черепа,

Подобно летучей мыши, взлетевшей с колокольни,

Подобно бегству из всех преисподен,

Подобно лошади, несущейся

Прочь от картонно-календарного пейзажа.

Смерть номер два куда как хороша.

Смерть номер два - ее и не заметишь.

Свернешься на рельсах метро

Вчерашней газетой.

И кто-то потом подберет тебя,

Так и не удосужившись прочитать.

Смерть номер три грязнее грязи.

Смерть номер три плоха тем,

Что ее планируешь.

Она обижает людей, она плохая.

Машина со скалы, дыра

Меж глаз, наркотический сон..."

  Некоторые писатели, хоть и не придумывали сценарий собственного убийства, но, тем не менее, заостряли внимание на этом вопросе. Так, самоубийство было темой последнего романа Хосе Мария Аргедаса "Лиса внизу и лиса сверху". Сборник стихов "Триумф смерти" перед трагическим концом издал финский писатель Йоэл Лехтонен. Никола Жильбер за несколько дней до смерти написал стихотворение "Прощание с жизнью", Беррис фон Мюнхаузен, перед тем как принять яд сочинил "Кару самоубийцы" и т.д. Тема суицида прослеживается во многих произведениях несостояшегося самоубийцы М.Горького. " Приведем названия лишь нескольких его произведений, где психологически и психопатологически описываются самоубийства героев:... это "Скуки ради", "Трое", "Коновалов", "Хан и его сын", "Рассказ Филиппа Васильевича", "Жизнь Матвея Кожемякина", "Исповедь", "Жизнь ненужного человека" "[108]. Американская поэтесса Сара Тисдейл в своем предсмертном сборнике "Странная победа" писала:

 

"Мир, покой. Сияет луна

Над засыпанной снегом крышей.

Будет отдых и тишина.

Песнь безмолвия я услышу.

Дивный мир предо мной предстал,

Я его непременно найду.

Я возьму покоя кристалл,

И слеплю из него звезду".

 

  Друнина Юлия Владимировна, советская поэтесса, перед тем как отравиться выхлопными газами в гараже сообщала в одном из последних своих стихотворений о нежелании жить:

 

Живых в душе не осталось мест -

Была, как и все, слепа я.

А все-таки надо на прошлом - крест,

Иначе мы все пропали.

Иначе всех изведет тоска,

Как дуло черное у виска.

Но даже злейшему я врагу

Не стану желать такое:

И крест поставить я не могу,

И жить не могу с тоскою...

  Кто-то из писателей просит у Бога легкой смерти, как это делает С.Морозов. 

 

"Смерти легкой дай, Господь!

Никого ты мной не мучай.

Блажь и слезы, честь и плоть преврати во прах и случай.

К возвращенью я готов и с признаньем не помедлю,

лишь десяток верных слов нашепчи и дергай петлю".

 

Иногда последние стихи поэтов-самоубийц проникнуты печалью и горечью собственной участи. Йожеф Аттила, венгерский поэт, перед тем, как броситься под колеса товарного поезда написал:

 

"Я нашел страну и жилье,

Где увидят меня и услышат,

Иль хотя бы имя мое,

Без ошибок на камне напишут"

 

Японский поэт Икута Сюнгэцу, уходя из жизни, сравнивал себя с осьминогом:

 

"Чудо-осьминог

Если его ранить - потекут чернила.

Бедная Есть тело, полное чернил.

двадцатилетняя душа,

наполненная чернилами,

Поняла, что и сама она –

всего лишь чернила.

Чтоб спрятаться от всех,

Выпускает чернильное пятно чудо-осьминог..."

 

Минамото Ёримасы за минуту до харакири написал известное пятистишье:

 

" О чем печалиться

В конце

Сухому пню,

На коем никогда

Не вырастет цветок?"

  Печально, что многие творческие личности покинули этот мир добровольно. Их поэзия сохранила в себе дыхание грусти, ощущения ненужности и пустоты. Во многих стихотворениях между строк проглядывает одиночество, которое поэты унесли с собой навсегда. "Литература критических периодов" у писателей-самоубийц представляет диалог с самим собой. Взвешиваются все за и против. Или, наоборот, просто и с иронией - "надо попытаться ухитриться застрелиться". Редко, когда в последних стихах можно встретить обращение к людям. Есть лишь поэт и его слова к иным силам - вечности, богу и судьбе.

 

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один - отказ.( М.Цветаева)

 

  Иногда, автор в подробностях описывает сценарий своего ухода. Возможно, это связано с трудностью осознания прекращения жизни. А так, описав свою смерть, писатель как бы свыкался с нею, принимал убеждение, что его уже нет среди живых. Помимо этого, он сокрушался и жалел себя. Это происходило тогда, когда бумага с пером оставались единственным способом утешиться и нарисовать картину бессмысленности своей жизни: " Прошла неделя. Об умершей уже никто не говорил. О ее маленькой жизни все забыли". Для К. Сумико эти строки были лишним поводом оплакивать себя еще при жизни, убедиться в своем полном ничтожестве и ненужности.

  В некоторых стихах обнаруживаются признаки депрессии у писателей, связанные не только с описанием конца собственной жизни, но и темой ухода от людей. Своего рода, "люди в футляре". " Чтоб спрятаться от всех //Выпускает чернильное пятно чудо-осьминог..." Или же поэт представляет, что в новой жизни, люди, которых он встретит "там" будут совсем другими " Иль хотя бы имя мое// Без ошибок на камне напишут". Налицо признаки глубокой депрессии, мысли о неоценности людьми, от которых поэт хочет сбежать. Депрессивная природа "литературы критических периодов" характерна и для А. Маяковского. В периоды активной творческой жизни он писал явно агрессивные, революционные стихотворения. А в периоды глубоких депрессией проецировал агрессию не на объект революционной критики, а на самого себя. Лиля Брик вспоминала: "Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях...". По свидетельству Л. Маяковской (сестра В. Маяковского; 1884-1972), поэту "были свойственны довольно резкие колебания в настроениях... Неудачи действовали на него угнетающе, успех окрылял". Когда шли неудачи, тогда и появлялись стихи :

"А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвою.

В бессвязный бред о демоне растет моя тоска

Идет за мной, к воде манит, ведет на крыши скат.

Снега кругом. Снегов налет. Завьются и замрут

И падает- опять - на лед замерзший изумруд"

 

  В других произведениях поэта также встречается нечто похожее. "Все чаще думаю - не поставить ли лучше точку пули в своем конце". "Возьму сейчас и грохнусь навзничь и голову вымозжу каменным Невским!", "Все равно я знаю, я скоро сдохну!" (Флейта-позвоночник"), "Петлей на шею луч накинь" ("Человек"). "Когда же, когда ж избавления срок?", "Стоит только руку протянуть - пуля мигом в жизнь загробную начертит гремящий путь" ("Про это").

  Итак, мы узнали, что писатели и поэты свой "суицидальный комплекс" нередко переносят в творчество. Происходит это на фоне глубокой депрессии. Многие подробно - в деталях описывают суицид до его осуществления, а потом действуют как по написанному. Не исключено, что подобное творчество связано с моральной подготовкой к смерти, принятии писателем этого факта и попыткой заглянуть в будущее уже после своей кончины. Однако, не все писатели с суицидальными наклонностями уходили из жизни. Были и те для которых обстоятельства складывались более благополучно, чем для других. Но и те, кто совершал суицид, и те, кто только был к нему склонен, в своем творчестве постоянно затрагивали эту тему, то и дело "заставляя" своих героев сводить счеты с жизнью. Некоторые психологи полагают, что это имеет свое объяснение. Самоубийство персонажей - это попытка автора решить личные проблемы в этой области на опыте придуманных героев. И в итоге, делается вывод для самого себя - жить или умирать.

  Здесь мы подходим к вопросу ответственности автора перед другими людьми. Иногда, решая свои личные суицидальные проблемы в творчестве, он создает посылы к самоубийству для сотнен и тысяч других людей, которые будут читать его произведения. Остановимся на прототипе "виктимного поведения читателя", которое формируется не без помощи художественных произведений.

Сценарный суицид у читателей.

Случается так, что литература влияет на виктимное поведение ее читателя. В 1774 г. тиражом в 1500 экземпляров вышла книга И.Гете « Страдания Юного Вертера». « Я бережно собрал все, что удалось мне разузнать об истории бедного Вертера… думаю, что вы будете мне за это признательны, - писал Гете, - вы проникнетесь любовью и уважением к его уму и сердцу и прольете слезы над его участью». Нередко, с первых же строк читатель начинал симпатизировать главному герою и находил его похожим на себя. «Разбитое счастье, прерванная деятельность, неудовлетворенные желания…. чудится, что «Вертер» написан для него [для читателя] одного» (Эккерман). После выхода книги Германию захлестнула волна самоубийств. В 1792 г. Михаил Сушков, мальчик из образованной семьи, написал подражание « Вертеру» и застрелился.  К этим читателям Гете обращается в начале произведения: « А ты, бедняга, попавший тому же искушению, почерпни силы в его страданиях…». С тех пор суицидальную эпидемию в психологии стали назвать «синдромом юного Вертера».

 

« Ну, можно ль поступить безбожнее

и хуже:

Влюбиться в сорванца и утопиться

в луже?»

  Это эпиграмма «русскому Вертеру» - « Бедной Лизе» Н.Карамзина. Сколько молодых особ расставались с жизнью по примеру главной героини писателя. Пруд этот надолго стал местом паломничества.

  В других случаях образ жертвы романтизировался. Тикамацу Мондзаэмон - известный японский драматург. Его перу принадлежит «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки». Сюжет рассказа прост. Приказчик Токубэй, влюбленный в куртизанку О-хацу, отказывается жениться на родственнице своего господина. Приданое, полученное за девушку, Токубэй истратил и вернуть не мог. А, значит, не мог избежать и женитьбы на нелюбимой. Выход один - лишить себя и возлюбленную жизни. Токубэй и О-хацу совершают самоубийство. Пьеса, получившая громкий успех, вскоре была запрещена Японским правительством. Оказалось, что под влиянием «самоубийства влюбленных…» многие молодые люди стали сводить счеты с жизнью. Этот обряд получил свое название "синздю" и ему придали поэтический смысл, называв "верность даже в смерти" или "дзёси" - "смерть во имя любви". «Самоубийство  влюбленных в Сонэдзаки» не единственное подобное произведение. Сюжет "парного самоубийства" стал отдельной темой в японской литературе, по сути представляя из себя отдельный культурный феномен. Были и еще подобные драмы, "Смерть во имя любви в Икудама", "Смерть зеленщика во имя любви", "Колодец Касанэ", "Самоубийство влюбленных на острове Небесных сетей". В последней драме автором даже сохранены подлинные имена самоубийц. А вот как самоубийство влюбленных описывается в одной из таких драм:.

 

"Смерть легче, чем позор! Умрем вдвоем!' –

Так он сказал.

"Умрем! – я обещала. –

Такая жизнь постыдна"...

Смерть - наш неотвратимый долг...

И... словно меч разящий Амитабы,

Земные отсекающий желанья,

Зажат в руке Дзихэя.

Он мгновенно,

Возлюбленную усадив на землю,

Вонзает наискось ей в грудь клинок!

Но дрогнула его рука.

Кохару

Откинулась назад в предсмертных муках.

Она еще жива.

Хотя Дзихэй

Дыхательное горло перерезал....

Она не может сразу умереть.

За что ей посланы Мученья эти?..

Дзихэй страдает вместе с нею. Но,

Собравшись с духом,

С земли Кохару поднимает...

Он погружает меч по рукоять

И с силой поворачивает.

Жизнь Кохару отлетает, словно сон

На утренней заре... Она мертва....

Он... к себе притягивает длинный пояс

И, в петлю голову продев,

На шее

Прилаживает шнур...

И прыгает с откоса.

Повисает,

Качаясь, как горлянка-тыква...

Недолго тянутся его страданья:

Дыханье перехвачено

И он теряет связь с земною жизнью...."

 

  Отдельно тема суицида должна рассматриваться в плане религиозной литературы. Возможно, иногда она тоже могла влиять на принятие самоубийцей последнего решения. Г.Чхартишвилли пишет, что даже в Библии можно найти семь случаев очевидного самоубийства, ни один из которых не порицается. В индийской религиозной литературе постоянно описываются факты массовых религиозных самоубийств, которые называются дикши. Человек либо сжигал себя, либо самоутоплялся. "Особенно массовыми являются самоутопления во время паломничеств к священным индийским рекам, потому что считается, что тот, кто совершает такое дикши, достигает мокши - освобождения от необходимости новых воплощений и таким образом избавляется от непомерных страданий земной Жизни". Не исключено, что литература оказывала на обряд дикши какое-то влияние.

  В ряде случаев литература не предлагала конкретного сценария самоубийства. Однако, она создавала атмосферу безысходности, единственным выходом в которой был уход из жизни. Анализу такой поэзии посвящена работа Г.Лурье «Cмерть и самоубийство как фундаментальные концепции русской рок культуры». В статье изучается эпидемия самоубийств в русском, даже сибирском роке, и ее взаимосвязь с текстами известных рок-групп. "Сибирский "панк"-, считает Г.Лурье, - "подошел к 1987 году с сознанием необходимости умирать, но без всяких конкретных рецептов, как и в каком смысле это делать" и приводит ряд текстов, по его мнению, наиболее красочно иллюстрирующих его утверждение. В основном, это стихи Егора Летова, солиста "Гражданской обороны". Именно с самоубийства одного из музыкантов этой группы в 1989 г. началась волна самоубийств фанатов "Г.О.". Е.Летов пел:

 

Не надо помнить, не надо ждать

Не надо верить, не надо лгать

Не надо падать, не надо бить

Не надо плакать, не надо жить

 

"Этот вывод не был случайным, а напротив, следовал из общего взгляда на жизнь. Жизнь же как таковая, в каждом из ее конкретных проявлений, означала следующее"[109]:

 

Ты умеешь плакать - ты скоро умрешь

Кто-то пишет на стенах - он скоро умрет

У нее есть глаза - она скоро умрет

Скоро станет легко - мы скоро умрем

Кто-то пишет на стенах - он скоро умрет

Пахнет летним дождем - кто-то только что умер

У них есть, что сказать - они скоро умрут

Кто-то тихо смеется - я скоро умру

Я решил сказать слово - я скоро умру

Я решил спеть песню - я скоро умру

Кто-то смотрит на солнце - почти что уж мертв

Кто-то смотрит мне вслед - он скоро умрет

 [Егор Летов "Оптимизм"]

 

В тексте песни "поганая молодежь" он поет следующие слова:

 

"Хватит! Все равно ведь вам никогда нас не понять

  Хватит! Вы привыкли жить, мы привыкли умирать".

 

Откровением для молодежи становится стихи Е. Летова:

 

"А все вы ужасно боитесь умереть

А все вы ужасно боитесь помереть

А я открою вам тайну:

Вы все уже сдохли..."

  Таким образом, мы можем сделать вывод, что, по крайней мере, в двух случаях литература, способна провоцировать суицид ее читателя (слушателя). Во-первых, когда она содержит в себе сценарий подобного поведения. Однако, не достаточно просто описать самоубийство для того, чтобы оно вызвало последствия в реальном мире. Это надо сделать изящно, талантливо, так чтобы люди сопереживали героям, идентифицировали с собой, оправдывая их суицидальное поведение. Во-вторых, произведения литературы могут и не содержать конкретных указаний на то по какой причине, как и когда необходимо уйти из жизни. Они лишь создают атмосферу суицида - особое настроение, преобладающее в отдельной группе людей и ее субкультуре. Но и этого, порой, бывает достаточно для рокового шага.

 

***

  Оставим тему самоубийства и поговорим о самоповреждениях. Самоповреждениям называют умышленное причинение самому себе физического вреда. Прототип указанного поведения встречается в некоторых литературных источниках. Именно в них, насилие поэтизировалось человека и являлось отражением традиций. В Японии, например, издавна существовал обычай обмениваться «залогами любви» (отрубленными фалангами пальцев влюбленных). Японская поэзия не могла пропустить эту традицию и воспела ее:

Осенило ее
Томление страсти осенней –
"Десять лет, десять лет!" –
На руке моей пишет кровью
Из прокушенного мизинца… (Ёсано Теккан).

***
Нет, тебе не к лицу
Оттенки столичной помады –
Лучше губы окрась
Свежей густо-багряной кровью
Из мизинца, что мною прокушен!… (Ёсано Акико)

***
Ты не знаешь, любимый,
Чем увлажняют уста,
Опаленные страстью?
Ведь еще не высохла кровь
из прокушенного мизинца! (Танэда Сантока.)

В китайской литературе можно встретить и практические советы " о том, как люди в надежде на выздоровление родителей или престарелых родственников отсекают куски своей плоти. «Часто встречаются упоминания о так называемых «расчленителях бедра», познавших просветление и умоляющих небеса принять их плоть, как замену жизни родителей, которых они хотят спасти»"[110].

  Другой пример - агиография. Это жития мучеников. В данных текстах аутоагрессии в смысле самоповреждений придается сакральное значение. А это, в свою очередь, может повлиять на определенные желания у людей, читающих эту литературу. Конечно, многим понятно, что самоповреждения в агиографии не имеют решающего значения. Эти произведения скорей всего ода человеческой стойкости, мужеству и терпимости, а не картинное описание мучений. Но то, что многим это очевидно, совсем не значит, что всем. Некоторые люди особо акцентируют внимание на физических моментах житий. " В десятилетнем возрасте попали ко мне в руки жития мучеников. Я помню, с каким ужасом, который, собственно, был восторгом, читал, как они томились в темницах, как их клали на раскаленные колосники, простреливали стрелами, варили в кипящей смоле, бросали на растерзание зверям, распинали на кресте, - и самое ужасное они выносили с какой-то радостью. Страдать, терпеть жестокие мучения - все это начинало представляться мне с тех пор наслаждением...". Это слова Фон Захер-Мазоха, ставшего олицетворением мазохизма.

***

  И последнее, в чем проявляется виктимная субкультура - это описание насилия без его оценки. В наиболее оформленном виде подобные описания встречаются в поэтике жесткого романса, где все произведения подчинены общим законам образования и развития сюжета - насилию и жестокости. (см. А.Кофман "Жестокий романс")

  Жестокий романс возник он в среде низших слоев городского населения России и рассказывал об их бедах. В основе романса - горе. Жестоким он становился, если получал трагическую или кровавую развязку.

« Послушайте добрые люди,

Что сделал злодей надо мной!

сорвал он во поле цветочек,

Сорвал и стоптал под ногой!»

 

  Причиной несчастья может быть замужество за стариком или за собственным отцом, надругательство брата над сестрой, страшное предательство. Так, отец, пойдя поводу у любовницы, губит не только жену, но и своего ребенка:

 

« Ты, родная дочь, иди к матери!

Ты мешаешь на свете нам жить!

Пусть душа твоя малолетняя

Вместе с мамой в могиле лежит!

Засверкал тут нож палача-отца,

И послышался слабенький крик.

И кровь алая по земле текла,

А над трупом убивец стоял»

  «Митрофаньевское кладбище»

 

  Окончание романса всегда - самоубийство, страдание, жестокая месть или смерть от тоски.

« Закипела тут кровь во груди молодой,

И по ручку кинжал я вонзила.

За измену твою, а любовь за мою -

Я Андрею за все отомстила».

 

А. Кофман особо подчеркивает в атмосфере романа две вещи. Во - первых, « слезливость», даже «смакование слезливости»:

« И ничто меня в жизни не радует…

Только слезы на грудь мою капают…»

 

Во-вторых, особая обостренность, страстность чувства и пристрастие к ужасным деталям:

 

«  Ну, а мальчик тут мертвый лежал,

Все лицо его обгорелое

Страх кошмарный людям придавал».

Данная часть народной поэзии отражала жизнь простых людей, их страдания и беды. Но говорить о том, провоцировала ли она кого-либо на самоубийство мы достоверно не можем.

Резюме.

В главе 3 мы узнали, что текстуальная агрессия может проявляться у 1) автора, 2) группы, 3) общества в целом. У автора она находит свое выражение в нескольких формах:

 

Ø      в своих произведениях автор от собственного лица может осуществлять "виртуальную" агрессию;

Ø      переводить свой агрессивный потенциал на персонажа, открыто не отождествляя его с собой;

Ø      быть реальным агрессором и совершать насилие магическим образом (см. физический акт агрессии в литературной форме);

Ø      осуществлять агрессию в вербальном акте (см. вербальный акт агрессии в литературной форме)

Ø      восхвалять агрессивность других людей;

Ø      видеть себя жертвой агрессии;

 

  Корпоративная агрессия несколько сложнее. Она происходит на уровне отдельных групп людей, когда тематика насилия используется

 

Ø     в религиозной, а позднее и иной литературе для повышения контроля и манипуляций над другими людьми и конкурирующими группами; ( напр. литература, которая утверждает изначально неравное положение людей разных социальных слоев или полов. На основе этого строится политика в отношение к тех, кто угнетается, как правило агрессивная и дискриминационная)

Ø     для возвышения, сакрализации и освящения насилия одних над другими.

Нередко корпоративная агрессия обнаруживается в литературе религиозных сект и литературе, направленной на дискриминацию женщин.

Третье, это агрессия на уровне общество в целом, т.н. "массовая агрессия", как ситуация, в которой множество людей "объединяются в акте... [текстуальной] агрессии против некоего общего врага" [111].

Отдельно рассмотрены феномены культур (субкультур) агрессивности и виктимности.

Культура (субкультура) агрессивности - это совокупность материальных и духовных ценностей, жизненных представлений, образцов поведения, норм, способов и приемов человеческой деятельности, связанных с проявлением насилия и отражающихся в жизни общества или какой-либо его группы. Данная литература 1) формирует идеальные образцы поведения, связанные с агрессией, 2) поэтизирует насилие на уровне всего общества или его группы; 3) представляет насилие как норму поведения, издавна принятую в обществе.

Культура (субкультура) виктимности - разновидность культуры вообще или культурной, профессиональной общности людей, которые свое аутоагрессивное поведение делают главным объектом творчества и воспевания. Виктимная культура (субкультура) состоит из произведений, которые могут формировать: 1) прототип виктимного поведения автора (речь идет о суицидальном поведении или о сценарном суициде); 2) прототип виктимного поведения читателя ( суицид, самоповреждения); 3) описывать жертвенное насилие без его оценки (напр. жестокий романс).

В итоге можно обоснованно утверждать, что агрессия – это явление не только индивидуальное, но и массовое. Агрессивность может аккумулироваться и однообразно проявляться у сравнительно больших масс людей, как на уровне отдельных групп, так и обществ. Это дает новый импульс в изучении агрессии, как высокосоциализированной, общепринятой ценности.